— Ладно, Кость, посидели, спать пора. Завтра день тяжелый будет, — Сергеич скомкал очередной окурок, бросил его, не глядя в сторону, тот звякнул о ведро там стоящее.
— А… а завтра что? – голос Кости, так и не отошедшего от зрелища, всё еще чуть-чуть дрожал.
— А завтра, Костя, нам в путь дорогу. Ты же не просто так пришел, у тебя, наверняка, и рюкзачок с собой уже имеется, и одет ты, наверняка по-походному. Темно – не вижу. Так?
— А ты… вы… — он все еще путался, в какой манере он должен к Сергеичу обращаться. Вроде как, когда устраивал разбор полетов, сам перешел на «ты», а теперь вот – уже и не знаешь, как лучше обращаться.
— Нет, Кость, «ты» так «ты». Давай уж так разговаривать, и мне приятнее – не таким старым себе кажусь. А знаю я, Кость, о пути-дорожке, потому как не ты один аудиенцию с эхом сейчас поимел, мне тоже малость перепало.
— И? Нас ждут? Почему… — он резко занервничал, это было слышно в голосе, в дыхании его.
— А я почем знаю, такова судьба. Эхо-духи, как хочешь называй, до этого никогда не ошибались, и сейчас не думаю, что ошиблись. И, потому, думаю, что москвичи тоже не зря полегли. Кстати, кто они? Узнал?
— Узнал… — зло буркнул Костя, — только это секретная информация.
— Ну как знаешь, как знаешь, Костя, — он поднялся, — В дом что ли пойдем. Найду и тебе место. Ночи еще не холодные, так что топить не буду.
— Подожди… Сергеич. За тех троих. Нам туда завтра, а я… — вздохнул, Сергеич не сел, ждал, — они все спецы. Кто из ГРУ, кто еще откуда-то. Все трое. Но… я думаю, что ты…
— Да, конечно знал. Цацки их навороченные в болоте утопил. У них с собой электроники всякой – на барахолку хватило бы. Вот если бы ты мне сказал, от кого они, зачем они – это было бы куда интереснее. Но… — он дал задумчивую паузу, — ты бы даже если знал, то не сказал бы. Верно говорю?
— Верно… — через секунду, — Сергеич, ты не подумай, я не знаю и…
— Ладно, в дом пошли. Подмораживает.
* * *
Поутру в их ложбине, где притулилась под высоким утесом избушка, было зябко, сыро, туманно. Сергеичу не спалось с утра, и, когда Костя проснулся, тот уже был весь в делах: на печурке жарилась картошка, шел аромат по малой избе жаркий, вкусный и сытный. На полу вещи разложены, что должно было уложить в рюкзак, а сам Сергеич сидел на табуретке, потемневшей от времени, и чистил свой карабин.
— Проснулся, — Сергеич отложил в сторону шомпол с тряпицей, карабин к столу приставил, — тогда завтракать, умываться и в дорогу. Путь не близкий.
— А там… Мне Фома Ефремыч рассказал, что не только солдатиков видал. Это…
— Ты про волкодлаков, йети и прочую чушь что ли?
— Ага, — кивнул Костя, — он говорит уже после, уже в девяностых, когда ходил, когда там секретки не стало…
— От оно как. Весь мир ищет твоих снежных человеков, найти не может, а запойный браконьер, что в девяностые не просыхал, половину дичи в окрестностях перебил, так сразу и нашел. Сам-то веришь?
— Не очень.
— Ну и зря, — усмехнулся Сергеич, взглянул на вытянувшееся лицо лейтенанта, улыбнулся, — да не бойся, шучу я. Бродила бы там эта нечисть, Фома бы уже никому ничего никогда бы не рассказал.
Как сошел туман, вышли в путь. Солнце уже поднялось, стало припекать, но уже не так жгуче, как тогда, когда они встретились в первый раз на поляне с тремя телами. Костя был одет в простую камуфляжку, в берцы, Сергеич же был в мягких сапогах, а одет – как простой деревенский мужик, разве что штормовка вместо фуфайки, да кепка, вместо шапки ушанки.
— Сергеич, — после долгого молчаливого пути по дорогам, чащам, начал разговор Костя, — Слушай, а как вообще так, вроде физик, вроде уважаемый человек и время такое было для тебя золотое. Не как сейчас – наука! А ты вот – в леса, в тайгу подался, что дома не сиделось?
Сергеич остановился, Костя за его спиной тоже встал, они поднимались по узкой тропе на взгорок, потом и обогнать, поровняться с Сергеичем он не мог. Сергеич обернулся, глянул Косте в глаза, сказал:
— Ты же мне не сват, не брат, а может я даже и не знаю, кто – гнида какая… а ты мне под шкуру лезешь.
— Я же…
— А рука потом не дрогнет? – это он уже сказал вперед, не глядя на Костю, уже отвернувшись от него и снова зашагав по узкой тропе.
— Ты… Сергеич, да ты вообще за кого меня держишь?!
— За кого надо, за того и держу. Зачем табельное взял?
— Да я ж не знал, что как ты будешь! Я… Сергеич, я не знаю, что ты там себе надумал, но…
— А зачем сюда пришел? Так тебя совесть заела, зуд такой пошел. Ладно, не говори, просто я тебе сейчас душу лить начну, а ты…
— Сергеич, я серьезно. Да! Ты прав: меня зуд заел. Сначала. Все слишком просто выходило. Просто очень и удачно. Вот тебе и деревня ближайшая, вот тебе и подсказки все, не как в криминалистике, и даже не как в фильмах, а как в мультах. Все на виду, все и сразу. Да, сначала радость, по горячим следам такое дело и так быстро. А потом, уже вечером – грызть стало. Я и поехал, и нашел, и поэтому за москвичей стал справки наводить. А потом… А потом мне сверху спустили, что надо доследование. От больших людей, вроде как, там не понять что откуда, но, раз имен не называют, раз на словах, а не распоряжениями, то тут много ума не надо, вот я и…
— Мне сказали – я пошел. Мое дело маленькое, я человек служивый, — Сергеич говорил, не оборачиваясь, — а ты до последнего всё при себе держал и никому ни слова, ни полслова, и всё что у тебя было в наработках, что ты там следы нашел и…
— Сергеич! – рявкнул Костя, Сергеич встал, обернулся.
— Ну? – сказал с вызовом, в сторону сплюнул.
— Я никому ничего не говорил о тебе, — сказал Костя раздельно, чеканя слова, — Все мои наработки были при мне. Я пришел к тебе, как к человеку, не как к преступнику. Один, без оперов, без группы захвата. Что тебе еще надо?
— Ладно, пошли, — зашагал вперед, тропка все вилась и вилась меж сосен, иногда пропадала в зарослях орляка, по сторонам поблескивали лаково на кустах с зелеными листами ягоды костяники, дух стоял смоляной, чистый, жаркий.
— Слушай, раз так интересно, — подал голос Сергеич, где-то через полчаса, — да, у меня всё в гору перло, само тащило. Образование, хоть и сам из глухой таежной деревни, а тогда это проще было. Связей не надо, общага, учись себе и учись, лишь бы мозгов хватало. Аспирантура, труды, статьи, диссертация. Хороший оклад, жена… Катенька, дочь. А потом, раз – и нет жены и дочери. В один день не стало. Авария. Так бывает. И всё. И больше не хочется ничего, и в голове не формулы, а… ничего путного. И хочется бежать, исчезнуть, не стать. Вот я на малую родину и подался. Этого нет в моем личном деле?
— Да я ваше личное дело как-то и не… Так, то что по верхам было. Специальность и прочее…
— Ясно. Ну а тут… Тут ушел подальше от людей, от всего этого, в деревне же в моей – все люди сердобольные, каждый же хотел как чем помочь. А это знаешь, как душу рвет, когда тебе помочь хотят, а ты об одном только и мечтаешь, чтобы тишина вокруг, и небо полное звезд. И ушел. Заимку себе сделал. Ну как заимка – землянка. Дерном обложился, робинзонаду себе устроил, там меня дед Петро и нашел. Это тот, кто до меня был. Он вообще – из староверов, только путался, где обычное наше православие, где их прибабахи. Он меня к себе позвал, сказал, что одному век доживать – больно тяжко и страшно, и покаяться надо и вообще. Ну и в первую же ночь к нам Эхо и заглянуло. И понял я тогда, что это вот всё – и есть мое место. И звезды с моей хибарки по ночам видать, что залюбуешься, и тихо, ветер где то только по верхам гуляет, внизу шепотом шумит, и нет никого.
Пока он всё это обстоятельно рассказывал, они уже и на взгорок высокий поднялись, меж деревьев, если вдаль глянуть, небо проглядывалось, округа с высоты по низу стелилась зеленым ковром. Сергеич свернул в чащобу, где совсем уже было много сухостоя наваленного, кряжились палые деревья, валуны дорогу устилали, полез через всё это понаваленное.
— Сергеич…
— Иди-иди, ноги не переломай, — Сергеич протискивался, шел легко, уверенно, будто не через полосу препятствий, а по давно натоптанной, привычной тропе, — скоро будем.
И вывалились, как-то разом оказались около небольшого такого взгорка, метра в три высотой, а может и того меньше. Поверху с его отвесного края, этакой шевелюрой свисала трава, а еще выше, если вверх глянуть, на взгорке том взметались высокие ели, а дальше – дальше уже небо, и птица одинокая в той выси черной галочкой едва различима – темнеет уже.
— Тут, сейчас, — он протиснулся меж здоровым валуном и взгорком, раздался его голос, приглушенный, — сюда иди.
Следом за ним полез и Костя. Протиснулся мимо каменюки, шаркнул своим камуфляжем о шершавую стену взгорка, и увидел – пещерка ли, землянка ли – проход, пригнувшись только и пролезешь.
— Сюда зверь не ходит, — Сергеич сбросил свой рюкзак, карабин снял, пошел в глубь пещерки, — место хорошее. Всегда тут останавливаюсь, если по вечеру поблизости оказываюсь. Безопасно. Веришь, даже комар это место стороной обходит, прям священная пещерка. Не удивлюсь, если тут когда какой монах подвижник святой обитался. Тут и ключ даже есть, фляжку можно набрать, ты как, пустой уже?
— Да.
— Ну вот, наберешь, — Сергеич уже из темноты уходящей вглубь пещерки притащил деревяшек, бросил на золу прошлых кострищ, — Запаливай пока. А я… там у меня и остальное есть для сна. Не царски конечно, коек с балдахинами не держим, но тряпье какое-никакое я тут припрятал.
Костя развел костерок, заплясали язычки пламени, затрещали хорошо просушенные ветви. И тут же стало ясно, как темно то, до этого, пока шли, все казалось – светло-светло, а тут, при сравнении с огнем, солнечный свет, льющийся в щель меж валуном и стеной взгорка, померк, стал тусклым. И как только пришло понимание, что вечер уже, навалилась усталость, загудели у Кости ноги.
— Умаялся? Сейчас чаек поставим, поклюем чего горяченького и на боковую, — Сергеич все никак не мог избавиться от своего деревенского говора, этакого былинного, хотя… Кто он теперь больше, тот ли физик из стародавнего советского времени, или же таежный житель, мудрый егерь? Скорее всё же уже егерь, а всё остальное – слетело с него с годами, ушло в небытие.
Костя зевнул широко, до хруста в скулах, прикрыл глаза, в ожидании, пока подвешенный над огнем чайник, закипит, и, незаметно для себя, уснул, провалился в темноту.
Проснулся от какого-то звука. Тихого совсем, негромкого, открыл глаза – темно, едва заметно шаят красные угольки в кострище, тихий серебряный свет звезд льет в щель меж валуном и взгорком.
Костя замер, вслушиваясь в тишину. Журчит где-то в глубине пещеры, ключ, откуда-то издали на единой ноте тянет какая-то ночная птица, и вроде всё, и вроде тихо. Сергеич вон негромко похрапывает – не мог он от этого проснуться. И тут фырканье, громкое, мощное, то ли медведь тут, то ли лось. Хотя откуда лосю взяться у пещеры, он на этих валунах ноги переломает. Нюхает зверюга там, за валуном, слышно, как втягивает крупными ноздрями воздух, и фыркает после мощно, грузно. Треснула ветвь, камень с пристуком скатился в пещеру. Костя медленно, чтобы не шуметь, потянулся к поясу, к кобуре с табельным макаровым, хотя если это и вправду медведь, что он ему своей пукалкой сделает? Разве что разозлит. Но не должен, не должен медведь сюда залезть, не зря же Сергеич, знающий человек – эту пещеру выбрал.
Захрустели ветки сухостоя, зашелестела листва зарослей, что там, у входа, значит прочь зверюга пошла. Костя почти бесшумно, как учили в армии, по-пластунски прополз к выходу, выглянул из-за каменюки, что вход заслоняла, и увидел в серебряном лунном свете огромного зверя. Мохнатый, но как-то клоками, играют здоровые мускулы на боках, силой переливаются под шкурой, плечи согбенные, и то ли человечьи, то ли медвежьи они – плечи эти, не разобрать. В тень, во мрак под деревья он уже уходит. Остановился, повернул морду назад, у Костю в мороз бросило, побежали мурашки по спине. Хоть и плохо было видно, но морда показалась ему не звериной, не медвежьей, а какой-то получеловечьей, жутко вытянутой, но – человечьей. Зверюга потянула носом, и снова фыркнула, отвернулась и зашагала прочь, захрустел толстый валежник под ее лапами, и все, пропала во мраке и больше никаких звуков. Тишина, струение вод ключа, посапывание Сергеича – всё.
Костя вполз обратно в пещеру, думал было разбудить Сергеича, рассказать о ночном госте, но потом передумал – зачем? Что он сейчас сделает? Не полезет же туда, где возможно бродит тварь. Поэтому взял карабин, положил себе под руку, и стал сидеть, слушать ночь. Вдруг снова услышит? Вдруг… глаза смыкались, закрывались…
* * *
— А зачем тебе моя ружбайка понадобилась, — Сергеич крутил в руках свой карабин, поглядывая на него то так, то этак, — учти, испортил – тебе же хуже будет. Я ж тебя прикрывать буду, а если…
— Нормально всё, — Костя потянулся, продрал глаза, сел резко, — Тут ночью тварь ходила. Здоровая, нюхала, ушла. Я взял твой… Мой то, — достал из кобуры, продемонстрировал, — много не навоюешь.
— Медведь. Местный. Знаю его. Это его территория. Увидишь, просто стой спокойно, не двигайся, не ори, не убегай, побежит на тебя – за дерево вставай. И всегда держись вокруг дерева, чтобы ему обходить надо было. Этот – спокойный, как с соседом расходимся. Сейчас позавтракаем и…
— Сергеич, не медведь это был. Я выглядывал, он…
— Фомы наслушался, — вздохнул Сергеич, — в чертовщину верить стал. Хотя… Если по первости, да еще и ночью увидел, тебе хоть черт с хвостом привидеться мог.
— Сергеич…
— Всё, хватит. Это я, житель глубинки, тебе должен байки травить, а не ты, городской, меня тут всякими страшилками пугать. Завтракать и в дорогу, сегодня к вечеру на Моловку поднимемся, на идольный кряж.
— Куда?
— Идольный кряж. Тебе же туда надо?
— Да откуда…
— Всё оттуда. Всё оттуда и знаю. Тебе это нужно, они не против. Собирайся, — Сергеич отчего-то озлобился, порывисто забросил на плечи рюкзак, карабин набросил, полез на выход, и Костя тоже, нехотя, поплелся за ним следом, хотелось сказать о завтраке, о том, что чаю на дорожку неплохо было бы хлебнуть, но… нет. Промолчал.
На выходе из пещеры, все же на следы хотел глянуть – лапы, или ноги? Но что там увидишь – не земля, одни камни, крошево, ветви сухостоя – ничего не увидел.
Уже когда отошли прилично от пещеры, вспомнил, что вчера так и не набрал флягу, тут же захотелось пить, взял в руки ее, понял – Сергеич всё же набрал. Сделал пару глотков, зашагал бодрее.
— На воду шибко не налегай, только у Моловки набрать получится.
— Хорошо, — буркнул Костя. Ему тоже передалось это злое настроение. И всё вокруг становилось настроению под стать. Куда-то стала уходить эта спокойная таежная краса, все эти горы скалы, запашистые леса, переходы поля. Всё вокруг становилось мрачным, тяжелым. Рощица, через которую они шагали, была гулкая, тенистая – давила. Кряжистые деревца, что у тропы, словно специально изгибались, выставляли сучья над дорогой, чтобы зацепиться за них, корни бросались под ноги, старались уронить. Костя то и дело спотыкался, уже и взгляда с тропы не отрывал, а все одно – нет-нет, да споткнется.
Хоть еще и не ночь была, а все же где-то в отдалении затянул волк свою заунывную песню, будто на луну выл, и стало так тоскливо, так холодно в груди. Костя чуть прибавил шаг, за что тут же поплатился – снова споткнулся, бухнулся на колени, на ладони – ударился больно, коленом об торчащий корень, чертыхнулся. Сергеич остановился, оглянулся.
— Как?
— Нормально, — зло буркнул Костя. Поднялся, зашагал, но колено и правда болело. Поначалу не сильно, но чем дальше, тем сильнее, тягучей разливалась боль от колена по ноге, он уже хромал, тяжело дышал, холодный пот струился по лицу.
— Нормально у него, нормально, — зло забухтел Сергеич, — сказал бы, у меня эластичный бинт есть, мазь, а сейчас-то уже что…
Все же скинул рюкзак, обмотал Косте ногу, шагнул с тропы, глазами по сторонам поводил, поднял из высоких зарослей кустов хороший такой сучковатый дрын. Ножом обрубил сучки, вручил.
— Что?
— Посох тебе. Может полегче будет.
Костя поднялся, нога болела, оперся на посох – и правда, полегче, захромал рядом с Сергеичем.
— Слушай, а почему Идольный кряж?
— Там капище было у каких-то староверов. Это еще до войны было. Ничего там не трогали. Историческую ценность представляет. А до этого, говорят, ну это местные, из племенных, говаривали, что туда уходили души шаманов, жили в камнях и идолах, и верховные приходили туда за советом, только душой своей за эти советы платили. Через нижний мир уходили, потом возвращались. Всякое поговаривали. А еще раньше, говорят, там стояла золотая баба – слыхал про такое?
— Нет, а что это?
— Ну это уж совсем брехня, — будто не заметив его ответа, продолжал Сергеич, — Идол тоже такой был. Хрен пойми, то ли он из золота, то ли просто, то, что волосы блондинистые у этого идола. Но поклонялись и ей, причем все местные племена. В золотую то бабу я совсем уж не верю. То, что место это издавно у них, у местных, каким заколдованным считалось – это да, тут я не спорю. Но сколько там ночевал, знаешь… Нормально всегда всё было. У меня, у избушки – эхо, а там – ничего. Просто болвашки эти деревянные на тебя пялятся и всё. Буркало свои выпятят и зырят – да, страшно поначалу, потом привыкаешь. Я же то, когда еще сильно душу рвало, хотел через этот нижний мир тоже – к своим пробиться, к жене, к Кате своей, к Юле. Понаслушался, про то, что шаманы мухоморы жрут. Сначала нажирался там в усмерть водкой – ничего, хорошо хоть, что на таком воздухе похмелье не такое страшное, а потом уже и мухоморы попробовал. Блевал я с них знатно, вот я тебе скажу, тут тебе и нижний мир, и верхний, и всё что хочешь – небо с овчинку. Так поносило, так несло – врагу не пожелаешь!
Уже темнело, а Моловку все не видно было, хотя и вообще – толком ничего впереди видно не было: ели, пихты, кедровые сосны – укрывали, тенили, вперед глянешь, а там только стволы-стволы, и не видать ничего. Заблудиться по здешней сумрачности – легче легкого.
Краснота пошла промеж деревьев, это там, где-то, за этим лесом, за деревьями, по-над миром наступают сумерки, гаснет солнце за горами, а они все бредут и бредут. Колено у Кости уже вовсю ныло, но он всё одно, шел вперед, не канючил, не просил лишний раз остановиться. Он больше даже боялся остановок на передохнуть, потому как мог и не встать потом, а так – иди пока идется.
— Темно скоро будет. Места тут плохие, — Сергеич, хоть и не любил курить в лесу, но все же от нервов, достал пачку, закурил, вонь табака была особенно едкой в этом чистом воздухе, — давно не редили. Слышал волков? Бывают тут стаи. Вредная скотина. Они, конечно, не нападают за здорово живешь, помнят, что такое человек с ружьем, но всё равно – не очень. Рыси опять же. Эти отбитые, росомахи – не лучше. А самое, я тебе скажу, страшное – это лось. Лося если увидел, то сразу на дерево сигай. Чем выше – тем лучше.
— А медведи.
— Да что ты заладил с этими медведями. Нет тут медведей!
— Ты же говорил…
— Мало ли что я говорил. Именно тут один хозяин, других не пускает, а нас с тобой он не тронет. Так и запомни.
— Запомнил-запомнил, — торопливо сказал Костя, видя, как портится настроение Сергеича.
— Ну и хорошо. А если рядом увидишь, не беги, — Сергеич подуспокоился, сделал последнюю затяжку, скомкал в кряжистых пальцах окурок, сунул в карман, — если хозяин рядом, то значит- всё хорошо будет.
— Ага, — не удержался Костя, усмехнулся, — когда медведь рядом, хорошо будет…
— А, — Сергеич махнул рукой, — ну тебя. У меня, Кость, тоже свои секреты есть, и я их тебе рассказывать не намерен. Пока. Будет время – сам увидишь. Не увидишь, тогда, значит, тебе и не надо было.
Стемнело.
Костя шагал уже совсем тяжко, едва не подвывая на каждом шагу, крепился, но всё же покряхтывал как-то жалобно, тихо, изредка вскуливал, когда ногу неудачно ставил.
— А эти, — слова ему давались тяжело, — твои, они и наперед знают, или только то, что случилось? Они же, — вдох, — если предупреждали то, когда это… — тяжелый выдох, — предшественников твоих смерть приберет, они же, как бы будущее видели? Или как? — после столь долгой тирады голос его стал каким то совсем уж плачущим, скулящим.
— Как по мне, они всё наперед знают и всё на назад, — Сергеич тоже шел уже тяжело. Нет, был бы он один, то переход бы ему легко дался, давно бы он уже был там, на Моловке, но тут, с Костей, ему тоже приходилось не сладко. Где помочь, а где и вовсе, чуть не на руках, перетащить.
— Так, фу-у-у, — тяжелый выдох, — выходит знали они о моей ноге то… так что ли?
— Выходит знали.
— Сказали бы. Я бы… твою мать, — снова выдох, — костыль бы себе заранее замоздрячил… Что это? – он остановился, тяжело оперся на посох, в сторону рукой указал. Там, в темноте, разливалось зеленоватое фосфорицирующее свечение из низинки, где клубился жадный, будто живой, туман.
— Гнилушки это светятся. Внимания не обращай. А то тоже, понапридумываешь себе потом. Побежишь, сковырнешься – я тебя волоком тащить не буду.
— А… Ну если нормально, — он сглотнул, снова заковылял, опираясь при каждом шагу на свой сучковатый посох. Но все же по сторонам поглядывал. Ночная тайга — это вам не дневная, тут жизнь, тут чувство, что за тобой следуют, шагает кто-то позади. Ветка хрупнет, скрипнет что, ветер в ветвях протяжно провоет, а в отдалении ему будет вторить стая волков. Костя поглядывал, и может от того, что он особенно сильно пытался вглядываться, а может и вправду было, казались ему желтые точки, будто глаза издали на него смотрят, из чащи. Стоны ему слышались тяжелые. Может с болот газ где выходит, может ветер шалит, а может… а что может – думать уже не хотелось.
— Кость, ты крепись. Уже чуть осталось.
— Какой там, — тяжелое дыхание его срывалось, — чуть, как по ровному шли, так и идем… уже сколько…
— Уже почти.
Рядом завизжало, взвыло что-то, Костя вздрогнул, выронил посох, быстро выхватил из кобуры табельный ПМ, повалился на тропу, тыча стволом в темноту.
— Тихо ты, птичка это, птичка. В ветвях где-то сидит, — Сергеич помог Косте подняться, вручил ему посох, — пистолет спрячь, а то еще меня подстрелишь.
— Не, я лучше с ним…
— Ладно, с ним ты много не находишь. Давай, присядь уже, отдохнем. Завтра с утра дальше, — Сергеич тяжело уселся на поваленный ствол, скинул с плеча рюкзак, засмолил сигарету.
— А ты ж говорил, в тайге не куришь.
— А что делать? Курить охота. Давай, устраивайся. Есть будешь?
— Да.
— Костерок сейчас разведу, приготовлю. Ты засыпай. Как готово будет, так я тебя толкну. Спи.
Сергеич хлопнул ладонями по коленям, встал, исчез в темноте. Еще некоторое время было видно, как мелькает меж черных стволов огонек его сигареты, а потом всё – темнота, зеленоватое свечение в отдалении, звуки ночные, ветер. Костя так и не выпускал из руки ПМ, вглядывался, вслушивался, но моргал всё медленнее и медленнее, а Сергеича всё видно не было, и вот его сморило, навалился сон. А потом… Может ему снилось это, может казалось. Чувство, будто движется он, будто его тащат, и голова у него мотается. И слышно тяжелое пыхтение, сопение впереди, а Сергеич идет рядом, курит. Костя захотел встать, подняться с волокуш, головой покрутить, увидеть, кто там, впереди, его тащит, но Сергеич что-то заговорил ласково, можно только разобрать: «спи-спи» — и это спокойствие его, размеренность шага, размеренность убаюкивающая движения, луна над головой в прорехах меж высоко взметнувшихся деревьев… он снова закрыл глаза. Снова спал.
— Разморило тебя, — легкие потряхивание плеча, слышен треск костерка, звенят острые, быстрые искры. Костя открыл глаза, глянул, сел резко. Нет – не сон. А может и… Они были на уступе скалы, и вокруг, залитый лунным серебряным светом широко раскинулся пейзаж из лесов, отсвечивающей, блестящей лунной дорожкой, реки, озеро поодаль тоже поблескивает, а вокруг, вместо деревьев, что были там, на тропе – только чахлый кустарник, и много-много идолов. Деревянных, каменных, высоких, низких – всяких, какие в висюльках с косточками да веточками, какие без, где и черепа на камнях лежат, где с рогами, где без, вот этот волчий, этот, похоже, олений, а этот – человеческий череп, изукрашенный красными росписями. И все они смотрят на костер, выпучили свои слепые бельма на огонь, молчат, и в тихом потрескивании огня будто их шепот угадывается. Костя посмотрел на свои руки, торопливо хлопнул рукой по кобуре – тут родимый, тут привычный ПМ, на месте.
— В кобуру убрал, выронил бы, потерял, столько бумажек потом заполнял, — Сергеич отсел, уже успел закурить, — патроны на месте, боек не сточил. Не беспокойся. А лучше сам проверь – уверенность в оружии – многое значит.
— Ага, — Костя кивнул, торопливо выдернул пистолет из кобуры, выщелкнул обойму, посмотрел – вот они, желтенькие патрончики, поблескивают в пляшущем свете костра. Потом уже понял – не болит нога, ноет, но так, лишь чуть-чуть, на нее тоже глянул. Штанина закатана высоко, а на коленке намотано тряпье, и тепло-тепло под ним.
— Компресс. Травы там, грязь местная, ну еще и наговоры. Я сам в это не особо верю, но рецепты древние, может и поможет. Кто знает. Встречался я тут, в тайге, со всякими людьми. И шаманы были. Место у них это популярное. Приходят порой, со мной парой слов перекинутся. Провожатый им, знамо дело, не нужен, но как к хранителю, ко мне заходят. Спрашивают, можно или нет? Ну скажу я «Нет» — не пойдут, что ли? Хотя может и не пойдут. Странный это народ – шаманы, — Сергеич сделал глубокую затяжку, выдохнул дым, что тут же был подхвачен ветром, разметало его, и даже запах табака пропал.
— А как ты меня…
— А так, — махнул рукой, — не далеко же было. Поспал чуток, оклемался. Завтра делами своими займешься. Я тебя доставил. То что Эхо сказало – выполнил, всё – моя задача выполнена. Дальше это уже твоё всё. Умаялся я, Кость, вздремну. Чаек вон, в термосе, может перекусишь чего, — Сергеич зевнул, — а я, баиньки.
Он улегся, сунул под голову рюкзак, закрыл глаза, сказал уже сонным голосом:
— Спокойной ночи, — и всё, почти сразу засопел, как тогда, в пещере.
Костя подождал для порядка еще минут десять, чтобы сопение Сергеича вошло уже в стадию храпа, после этого еще чаю попил горяченького из термоса, и только потом накинул рюкзак на плечо, и зашагал прочь, чуть подальше от идолов, от Сергеича. Свернул за кряж, прошел вниз немного, уселся на валун, положил рюкзак на колени. Откинул клапан и полез в глубь его, под вещи, под припасы, вот она – тряпица шершавая, а в ней замотано…
Достал, размотал, вытащил спутниковый телефон, откинул антенну, включил, загорелся зеленым светом экранчик, набрал номер. Гудки. Долгие, тягучие, хруст, взяли трубку.
— Слушаю, — сонный голос.
— Это Константин Бабенко… — торопливо зашептал он в телефон.
— Знаю-знаю, говори, лейтенант, что случилось.
— Мы на месте.
— Хорошо. Происшествия?
— Не знаю. Доподлинно сказать не могу. Но были странности. Непонятный медведь, и… Я не могу утверждать с полной достоверностью. Как по мне – странности были. Насчет призраков – вы были правы. Я их видел.
— Это хорошо. Что за медведь?
— Видел прошлой ночью, и сегодня… сегодня повредил ногу, уснул в предгорьях. Кто-то тащил и… но это мог быть сон. Тут достоверности нет, могло со страху показаться.
— Ясно. Хорошо. Включай маячок, там просто – одна кнопка. Включишь – всё, считаю свою часть сделки выполнил, брось там и уходите. С утра пораньше и уходите. Твоих никто теперь не тронет.
— Обещаете?
— Да. Наблюдение с жены и сына снимаем.
— А отец?
— Отец подождет. Группа прибудет, тогда снимем и с отца. Расслабься, если не врешь, то всё – опасность прошла.
— Хорошо… — хотел уже сбросить вызов, но всё же добавил, — вы обещали, что если дойду до точки, то всё, больше никаких угроз, никакой опасности, слежки.
— Да-да-да, — голос был усталый, словно уже в который раз мальцу одно и то же объяснял, — и слово своё мы сдержим. Давай, иди спать, тебе просыпаться рано. И сваливай оттуда. Отбой.
— Отбой.
Костя сложил телефон, снова замотал его в тряпицу, спрятал на дно рюкзака. Вытащил оттуда же маячок в пластиковом футляре, открыл, нажал кнопку, вспыхнула лампочка на нем. Все – сигнал дан. Маячок он сунул меж камней, так, чтобы света не было видно, и потом поднялся, захромал обратно, к Сергеичу, на кряж. Дошел, достал уже свой телефон – обычный смартфон, полосок связи не было, оно и понятно, иначе бы не выдали ему спутниковый, посмотрел на время – половина второго ночи. Поставил будильник на полшестого, улегся, попримеру Сергеича, сунул под голову рюкзак, закрыл глаза.
149
