Костя быстро прошел мимо бабушки, опасливо вошел во двор. Ему казалось, что во дворе обязательно должна быть большая цепная собака, и должна она быть злой. Но во дворе собаки не оказалось и даже будки не было. Странно как-то. Деревенский дом, и без охранника.
Вошел в дом.
Чистый, прибранный, светлый. На Костю покосилась кошка, лежащая у печки, зевнула, перевернулась на другой бок. Костя прошел по дому, заглянул в комнаты, ему понравилась та, что была потемнее, да и мебель там была не столько старая, сколько винтажная: тяжеловесная, с гнутыми ножками, и темного, почти черного дерева. Такую бы, да ему в город, все свои бы обзавидовались – стильно.
Костя зашел в комнату, рукой надавил на кровать. Скрипнул матрац: старый – пружинный. Прошел вдоль комнаты, к окну, распахнул шторы и сморщился от яркого света, ударившего по глазам.
— А, Кость, эта понравилась? – в комнату заглянул дед. – Будет твоей. Хочешь?
Костя кивнул и только сейчас вспомнил, что забыл взять хотя бы одну сумку из багажника машины. Нехорошо получилось, старики все же…
Он бросился из комнаты и споткнулся о свои сумки. Все они были свалены у дверей в комнату, а дед скидывал с плеча последнюю.
— Куда вчесал? – спросил дед.
— Я, это… — Костя с удивлением смотрел на сваленные сумки. Он прекрасно помнил, как они на пару с отцом, кряхтя и охая, тащили эти баулы к поезду. Особенно вот эту, синюю сумку, набитую книгами. Отец предполагал, что Костя проживет у деда с бабушкой все лето, все два с половиной месяца, вот и набросал ему всю нужную и ненужную литературу в сумку. А еще где-то в этой же синей сумке и ноут должен быть.
— Ну ладно, ты пока устраивайся, располагайся. – дед похлопал внука по плечу. – Не буду мешать.
Он развернулся, и, беззаботно сунув руки в карманы мятых брюк, вышел из дома.
— Однако… — только и сказал Костя и взял ближайшую сумку, тяжело закинул на плечо и понес в свою, только что выбранную комнату.
Время до вечера пролетело быстро. Пока распаковался, пока вещи в шкафу развесил, пока одно да другое – стало уже темнеть. К нему, все это время не заходили, не беспокоили.
В дверь постучали, послышался бабушкин голос:
— Костя, кушать пойдем, а то ты ведь даже не обедал.
— Сейчас. – отозвался Костя, огляделся. Ему понравилось: на стены он повесил пару плакатов, на столе стоял ноут, рядом аккуратной стопочкой выложены книги, журналы, отдельной кучей сложены вещи, которые мать с отцом передали в подарок деду – там не мало было барахла, даже здоровая, тяжелая соковыжималка. Отец, помнится, говорил, что дед давно о такой мечтал, вот только дороги в город у него не было. В открытом шкафу, на привезенных с собой плечиках, висели Костины вещи: сплошь черные, на некоторых устрашающего вида рисунки, особенно ярко выделялась черная кожанка с матово блестящими клепками.
В принципе все нормально, жить можно. Он сунул руку в карман, нашарил сотовый, вытащил и с глупым видом уставился на дисплей. Сигнала не было. Он походил туда сюда по комнате, покрутил сотовым под потолком, залез на кровать, уперев сотовый почти что в люстру – не было сигнала и все тут! Бросился к ноуту, включил, вставил флешку Интернета – нет сигнала!
— Костя, кушать. – напомнила из-за двери бабушка.
— Ага. – он быстро соскочил с кровати, вылетел за дверь. – Ба, а у вас телефон где?
— В магазине. – ответила бабушка спокойно. – Тебе позвонить надо?
— В каком магазине? – не понял Костя.
— Ну это как по нашей улице идти, потом, у Сидорова дома налево, ты его узнаешь – у него наличники резные, раскрашенные, так значит там налево, а там уже прямо, прямо и у дороги увидишь, мимо не пройдешь.
— А у вас? – совсем уж глупо спросил Костя.
— А что у нас?
— Телефон, сотовые? У вас какой оператор ловится?
— Никакого, нет у нас тут операторов. У нас кино отродясь не снимали. Кушать пошли, пирожки стынут.
— Ну деревня, ну деревня! – тихо простонал Костя.
— Очень даже хорошая деревня. – встрял в разговор дед. – У нас тут и речка, и озерко. Завтра по зорьке рыбачить пойдем.
— Чего?
— Ну если не хочешь, не пойдем. – спокойно ответствовал дед, заглядывая через Костино плечо в комнаты. – А это у тебя что за страсти?
— Где?
— На стене.
— А… Это… Это так, группа одна. – растерянно ответил Костя, оглянувшись на патлатых парней в черных косухах на плакатах.
— Я вас к столу дождусь сегодня или нет? – крикнула бабушка.
— Уже идем. – откликнулся дед и шепнул громко Косте. – Пошли, а то она знаешь, и разозлиться может…
* * *
Деревня и правда была хорошая. Правда понимать это Костя начал не сразу, а только на вторую неделю. Первую неделю он все больше психовал, по привычке пытался запустить поисковик и бессильно смотрел на сообщение о ошибке, проверял зачем то сотовый, забывая на мгновение, что сети тут нет. Он даже подумывал прийти с ноутом в тот самый магазин, где был телефон, к тому же с продавщицей – тетей Лизой, полненькой хохотушкой лет сорока, договориться было несложно. Только выяснилось, что линия у них из рук вон плохая, постоянные сбои, шипит все, скрипит – на таком Интернете не посидишь, только нервы зря изведешь.
А вот на вторую неделю Костя взглянул на деревню под другим углом. На вторую неделю Костя с утра пораньше, даже не наложив своего ежедневного черного грима, отправился с дедом на рыбалку. Рано, еще только небо чуть подкрасилось красным, они вышли из дома, прошли меж домов, вышли к узкой тропинке, вьющейся в тень леса, и спустились к тихой заводи, поросшей высоким шуршащим камышом. Сели на бережок, закинули удочки, и стали ждать.
Тихо было, слышно как вода еле слышно плещется о бережок, чуть шуршат листья камыша друг о дружку и блестит красной чешуей на водной глади рассветный свет. Ярче становится, и вдруг всплеск, рыба играет. Лесок за спиной будто оживает, наполняется звуками, где то скорым треском дятел стучит, и по лесу идет гулкое эхо, какие-то птицы начинают несмело выводить свои песни, кукушка отсчитывает чьи то годы.
Поплавок дрогнул, качнулся против волны, и вдруг нырнул, пропал, и снова вынырнул, только стоит твердо, с рябью уже не колышется. Костя за удочку схватился, а дед ему ладонь на руки положил, и сказал тихо:
— Подожди, дай заглотнуть.
Костя, через силу, выждал секунду, а потом резко дернул. Полыхнула в утренних лучах рыба чешуей, брызги алмазными каплями в стороны, взметнулась она на метр над водой, и вниз бухнулась – разлетелись в стороны брызги всплеска.
— Ну я ж тебе говорил, — улыбнулся дед, — заглотить дай.
— Ага. – легко согласился Костя, насаживая на крючок червя. – Ага, в следующий раз.
И снова тихий плеск волн о берег, снова шорох камыша, снова поплавки на воде тихо покачиваются вместе с легкой рябью.
Хорошо…
С той рыбалки все по другому стало. Спокойно стало, красиво, неспешно. Костя читал книги, так, как никогда раньше не читал. Раньше то когда: в автобусе, в туалете, на занятиях, ну иногда под вечер, когда по телевизору ничего интересного, и в чат лезть не охота. Но никогда он не читал книг днем, лежа в гамаке под пахучей яблоней, греясь на солнышке. Книги от такого чтения становились интереснее, насыщеннее, живее, сытнее… А еще Костя начал разговаривать. Это были не те пустые, машинальные фразы, что бросал он при общении с родителями, это были не позерские высказывания, что плодили они в своем кругу, наполненном темной готикой, романтикой смерти – нет, эти разговоры были другие, живые. По вечерам, играя с дедом Женей в карты или в шахматы, они частенько говорили о том, о сем – вроде бы о вещах ничего не значащих, но Костя чувствовал, как на душе у него от этих разговоров спокойнее становится.
Костя напрочь забыл о гриме, о черных ногтях, черной помаде. Он не одевал на себя больше ни крестов, ни цепочек, и ходил теперь не в своих черных хламидах, а в откопанных в самой глубине сумок, джинсах и желтой майке. Удобно, не жарко, хорошо. Костя загорел, стал смуглым, и почему-то его это совсем не расстраивало. Раньше он загара боялся как огня – гот должен быть бледным!
Он забыл про Интернет, он забыл про сотовый – жизнь в деревне спокойная, неспешная. Костя полюбил чай, и научился чаевничать: сидеть по вечерам у телевизора, потягивая жаркий, парящий чай из блюдечка, прихлебывать, закусывая его теплыми, мягкими булочками или пирожками – баба Аня частенько пекла. Жить было хорошо, он словно вырвался из серых бетонных джунглей в яркий, в солнечный, напоенный красками и жизнью мир.
Все тут было хорошо, вот только немного странно. Поначалу Костя посчитал, что эти странности – это его, Костино незнание о укладе деревенской жизни, но потом понял – нет, тут что-то другое. Ни в одном дворе не было собак. Нет, собаки, как домашние любимцы были, их выпускали побегать, их подкармливали соседи, но больших сторожевых собак на цепи не было ни в одном дворе. А еще не было никакой скотины. Ни коров, ни кур, ни гусей. Только несколько лошадей, да и те были постоянно на выпасе, жили сами по себе и лишь иногда хозяева одевали на них седла, катались. Но никогда не запрягали лошадей в телеги, да и телег Костя в деревне не видел. Не видел он в деревне и молодых. Самой молодой была продавщица в магазине – тетя Лиза, на вид лет сорока, веселая, с ярким румянцем на щеках, с вечной, непроходящей улыбкой на лице. Но это то как раз нормально: молодежь из деревень бежит. Но не вся же! А еще он ни разу не видел в деревне пьяных. Вообще ни разу! И не видел он, чтобы старики охали и ахали, как то старикам и приличествует. Они наоборот, вели себя бодро, бойко, легко. Не было тут никого с тросточкой, никого сгорбленного радикулитом – они будто бы только выглядели старыми. Казалось, что они, местные старики, знают какую-то великую тайну жизни и оттого им хорошо живется, оттого они счастливы. А еще все они любили солнце. Очень любили. Это Костя заметил не сразу. Поначалу он думал, что просто поглядывают старики вверх и от солнечного света щурятся. Вот только уж больно часто они это делали, да и улыбались потом по доброму, счастливо что ли…
Да и сам Костя стал частенько поглядывать на солнце, щурился и улыбался. Ведь и правда, хорошо… В городе на небо почему-то не смотришь.
Три месяца пролетели неожиданно быстро, но казалось, что в них уместилась целая жизнь: яркая, сочная, добрая – будто позволили вернуться Косте на два с половиной месяца в детство.
* * *
— Мать, ну куда ты тащишь! Хватит уже, с этим бы разместиться! – ругался деда Женя на бабу Аню, но та все же запихнула еще одну банку соленых огурцов в набитую сумку, взвизгнула, закрываясь, молния.
— Ничего, много не мало, как-нибудь дотащите. – она, с чувством выполненного долга, гордо вскинула голову, прошествовала к Косте, чмокнула его в щеку. – Ты там за дедом приглядывай, хорошо?
— Ба, — Костя улыбнулся, — конечно.
— Ань, ну ты что? – обиделся дед.
— Ничего, я тебя, старого козла, знаю.
— Ну да ладно.
— И не ладно! – она вскинула брови. – Костя, ты ему главное выпивать не давай, а то ему только дай.
— Один раз только и было… — недовольно буркнул в сторону дед.
— Зато на всю жизнь хватило. – парировала баба Аня.
— Ну, долго вы еще там? – крикнул от машины таксист и глянул на часы. – Поезд ждать не будет.
— Ну все, давайте… Посидим на дорожку. – баба Аня присела на одну из сумок, деда Женя уселся на крыльцо, а Костя просто бухнулся задом в траву. – Ну все, счастливо, и приветы там передавайте.
— Хорошо.
Костя с дедом похватали сумки и пошли к такси.
Ехали не на дедовом москвиче, потому что дед решил тоже в город прокатиться, посмотреть, как сын там живет. А Костя не против был: дорога длинная, два дня на поезде.
Когда они уже были в поезде, когда вагон дрогнул и стал неспешно набирать ход и перестук колес все ускорялся и ускорялся, деда Женя спросил:
— Кость, я все хотел спросить, только ты злой был.
— Чего?
— Помнишь, ты когда приехал… Ты зачем как баба глаза красил? И крест твой здоровый, ты так в бога веришь? – дед виновато отвернулся. – Нет, я ничего плохого сказать не хочу, вера – это у каждого человека свое, просто не понял я чего-то…
— Да не, дед, это… — Костя задумался на секунду, и увидел все как-то иначе, по другому. Действительно, а что все это было? Вся эта мрачность, весь этот пустой эпатаж, черные глаза, белое лицо, музыка эта тягучая, которая ему, по большому счету, и не нравилось, — что все это было? Зачем оно ему было нужно? Он посмотрел деду в глаза, и сказал уверенно. – Дед, это чушь была, одна большая, глупая чушь.
— Да… А я думал, что для тебя это серьезно. – он полез в сумку, достал оттуда пакет с вареными яйцами, с курицей. – Мне твой отец в телеграмме писал, что ты гот какой-то, я думал это вера такая. Сказал мне, что у тебя по этому поводу, — замялся, — того, котелок свистит…
— Да, это было. Но теперь прошло. – Костя взял яйцо, тихонько постучал по столу, стал аккуратно счищать скорлупу, а сам задумался. Ладно, все это готское оказалось чушью, но вот Альберт. Как теперь быть? Неожиданно для себя, спросил. – Дед, а ты в вампиров веришь?
— Что? – дед как то сразу отпрянул, из его рук выпало неочищенное яйцо, упало на пол.
— В вампиров… Знаю, что глупость, но все же, ты в вампиров веришь?
— В вампиров, — дед склонился, поднимая откатившееся в сторону яйцо, — да не знаю даже… А с чего ты спросил?
— Да так, — Костя смутился, — есть тут одна история… Хотя. Ладно.
Костя окунул очищенное яйцо в соль, отвернулся к окну, за которым мелькали деревья, откусил белок. Дед вздохнул печально, почесал темечко, и сказал грустно:
— Значит догадался?
— Что? – в свою очередь не понял Костя.
— Ты только плохого не подумай, — начал дед грустно, — мы теперь не те уже. Ну ты наверное и сам понял. Это по молодости, там да… Там было: таких дел натворили. А сейчас. Сейчас так – век доживаем, нам уже по большому счету и не надо ничего. На солнышке погреться, пожить в свое удовольствие – без всего этого… Ну только это с годами все приходит, понимаешь. Когда молодой, все по другому кажется, а чем старше – мир по другому видишь, другое ценишь.
— Дед, ты о чем?
— Ну ты же сам спросил. О вампирах, — дед улыбнулся, зубы у него были хорошие, белые, ухоженные, но вполне человеческие, без клыков, не то что у Альберта, — или я тебя не так понял.
— Дед, какие вампиры? Ты что, себя в вампиров записал? – Костя усмехнулся. – Шутить изволите?
— А что? – даже с какой-то обидой спросил деда Женя.
— Ага, на солнышке погреться, вампиру, — Костя уже начал тихо посмеиваться, — в сельпо сходить, в районо, за электричество с пенсии платить. Дед, ты бы книжки почитал, о вампирах.
— Ну да. — дед тоже хохотнул. – Сморозил не подумавши.
В дверь купе постучались, откатилась в сторону дверь:
— Билеты пожалуйста. – вошла проводница.
— А, сейчас-сейчас, доченька. – дед торопливо выложил на стол билеты, паспорта: свой и Костин. Проводница посмотрела, кивнула, вышла.
— Красивая девка. – сказал дед, когда дверь за проводницей закрылась. – Заметил, как на тебя глянула?
— Ну, дед, скажешь тоже… — неловко ответил Костя, чувствуя, как наливаются горячим пунцовым цветом уши – краснеет. Тут же поменял тему. – Деда, а почему у вас своих детей не было?
— О, это долгая история. – начал дед…
* * *
На вокзале их встречали. Мать вроде бы поправилась, вернулся румянец, отец тоже не такой серый был, не хмурый. Он споро подхватил две сумки с соленьями да вареньями, а сам все украдкой на Костю поглядывал. Мать спросила:
— Костя, как отдохнул?
— Хорошо. – ответил Костя искренне, и мать улыбнулась. Отец тоже расплылся в улыбке.
— Ну что, попортил он вам крови? – негромко спросил отец у деда.
— Да нет, с чего бы? – деланно удивился дед. – Может ты и на следующее лето его к нам? А?
— Поедешь? – спросил отец.
— Можно скататься. – ответил Костя вполне серьезно.
Вечером, как оно и полагается, было застолье. Стол ломился, была и водочка. Отец был хлебосолен, щедр на речи, мать нахваливала привезенные заготовки, дед исправно выпивал с отцом, дымил на кухне сигаретами. Косте отец тоже налил, правда мать посмотрела на него строго, но отец только отмахнулся и тост сказал: «за семью!» — они выпили все, вчетвером.
Косте похорошело, потеплело.
Дед уже был пьяненький, глаза его подернулись туманной поволокой, на морщинистом, породистом лице, блуждала добрая улыбка. Он то и дело похлопывал сына по плечу, снова улыбался, и говорил: «сынок-сынок».
В дверь позвонили к ночи, за окном уже была темень непроглядная. Отец глянул на часы, половина двенадцатого.
— Какого черта? – спросил он тихо, пошел открывать.
— В глазок посмотри. – напутствовала его мать.
Щелкнул замок, скрипнула дверь, отец в зал вернулся недовольный, смурной.
— Костя, к тебе.
— Кто? – если честно, не хотел он сейчас со своими, с готами общаться.
— А я откуда знаю. – махнул рукой. – Иди.
Костя встал из-за стола, пошел в прихожую, услышал тихий мамин шепоток сзади: «начинается».
Это был Альберт. Все такой же бледный, с такими же ввалившимися щеками, с такими же голодными глазами. Вот только через всю левую половину его лица протянулся уродливый то ли шрам, то ли ожог.
— Приехал?
— Ну да.
— Где был?
— У деда, в деревне.
— И как тебе там?
— Нормально. – пожал плечами.
— Ментов ты навел?
— Что? – Костя удивленно поднял брови.
— Я, после твоего отъезда две недели, как сайгак, по чердакам прыгал. – Альберт шагнул вперед, лицо его исказилось злобой, в черном разломе ощерившегося рта блеснули клыки. – Я днем от них уходил… — шипел он уже прямо Косте в лицо, — ты это видел? – он ткнул себя в шрам.
Его скрюченная яростью рука, медленно, дрожа от злости, потянулась к Косте. Бежать не имело смысла, кричать тоже – Альберт везде достанет, догонит, и, если надо, всех положит. Крик о помощи застрял в горле.
— Молодой человек, представьтесь. – в дверях стоял дед. Высокий, надменный, с серьезным лицом.
— Деда, иди, мы сами. – тихо пискнул Костя.
— Представь своего друга. – сказал дед, словно не слышал Костиных слов.
— Альберт. – сказал Альберт и ощерился так, чтобы дед разглядел клыки.
— Послушайте, Альберт, я бы не хотел, чтобы вы общались с нашим Костиком. Хорошо? – сказал дед таким серьезным, таким уверенным тоном, что Костя сразу понял – дед пьян, дед безбожно пьян и сейчас он играет в глупое, ненужное геройство.
— Деда… Деда Женя, мы тут сами. – тихо попросил Костя, и тут же Альберту. – Он пьяный, не трогай его, пожалуйста.
Но было поздно. Альберт смазанной тенью метнулся вперед, на застывшего в дверном проеме старика, Костя, как мог, попытался рвануть ему наперерез и…
Ничего не случилось. Альберт промахнулся, Костя тоже, он нелепо врезался плечом в стену. Только дед не промахнулся. Он крепко держал Альберта за вывернутую за спину руку, словно милиционер из старого советского кино, скрутивший хулигана.
— Молодой человек, Альберт, я все же настойчиво вас прошу больше здесь не появляться. Никогда. Вы меня поняли? – он склонился к Альберту, к самой его шее, ощерился и зло прошипел не своим голосом. – Понял? Увижу, порву. В клочья.
И Костя увидел, как прямо на глазах лицо деда становится злым, хищным, острым, глаза наливаются багровой кровью, клыки вырастают так, что едва во рту помещаются, остро тянутся к шее Альберта. И вдруг все пропало: стоит деда Женя, выкручивает руку хулигану Альберту, и все по старому – никаких клыков, никаких кровавых глаз.
— Альберт, вы поняли?
— Да, да-да… — быстро закивал тот.
— Ну тогда счастливо, не болейте. – он отпустил руку. – А ожог землей натирайте, быстрее пройдет. Удачи.
— Спасибо. – зачем то сказал Альберт и той же размытой, скорой тенью, бросился вниз по лестнице.
— Эх, молодежь. – усмехнулся дед. – И я таким был… Давно, как давно. – посмотрел на Костю, подмигнул. – Ты только Аннет моей не рассказывай, а то… Она ж в инквизиции в свое время работала, ты учти. Да и вообще, перед нашими стыдно будет.
— Перед вашими? – глупо спросил Костя.
— Перед деревенскими. – уточнил дед.
— Так вы все…
— Пап, — в коридоре появился Костин отец, — там водка стынет. – только тут отец заметил, что Костиного друга на лестнице нет. – А этот где.
— Альберт больше не придет. – сказал дед.
— Ага. – кивнул Костя.
— Ну и хорошо. – обрадовался отец. – За это надо выпить.
293
