Неспешные пылинки вспыхивали на мгновение белым светом в золотых лучах солнца и тут же гасли в чердачном мраке. Из угла, погруженного в непроницаемую тень, Альберт протянул сухую узкую ладонь к тонкому золоту луча, замер на секунду и решительно подставил пальцы под солнечный свет. Тихо зашипела кожа, закурился дымок от освещенных пальцев, запахло жареным мясом. Через секунду он не выдержал, рука скользнула во мрак. Альберт поднес изуродованную ожогами ладонь к лицу, с ухмылкой стал смотреть, как прямо на глазах, затягиваются черные пятна ожогов, рассасываются уродливые, налитые красным, слизняки волдырей.
— Зачем ты это делаешь? – спросил Костя из своего угла.
— Потому что приятно почувствовать настоящую боль. – Альберт вновь осклабился, в темноте ярко блеснули идеально белые зубы с чуть удлиненными клыками.
— Странный ты. – недовольно сказал Костя.
— Да, есть такое дело. – Альберт подбоченился. – Ты еще плохо нашего брата знаешь. Мы вообще, ребята с придурью.
— Это да… — согласился Костя, и тут же исправился, чтобы Альберт на него вдруг не обиделся. – Я про то, что плохо еще знаю.
— Ну да, я так и понял. – он глянул на Костю исподлобья и Косте этот взгляд не понравился.
Действительно, из всей кровососущей братии Костя, пока, только Альберта и знал. Ему, Косте, в свое время просто очень повезло.
Он тогда, вместе с подругой, с Машкой, сидел ночью у подъезда, взгромоздившись на лавочки с ногами. Из подъезда вышел высокий худощавый мужик, глянул в их сторону, осклабился зло и щелчком отправил окурок в Машку. А та такой хай подняла!
Короче выбора у Кости не осталось: слово за слово, одно за другое, третье за четвертое – пошли они выяснять отношения за гаражи.
Машка, дура, все орала, не унималась: дескать вломи этому быдлу Костик! Хотя сама ничем не лучше: вечно жует, парни говорили, что даже в то самое время, когда… Ну тогда, короче, тоже жвачку не выплевывала, всегда «чё» говорила, и постоянно «типа» для связки слов, для связки фраз. Один всего плюс у Машки и был – давала всегда. Вот Костик, в надежде на сегодняшнюю ночь, и подрядился…
За гаражами все случилось мгновенно. Альберт врезал Косте так, что тот дровами сложился у кирпичной стены гаража, а Машку выпил злобно и беспардонно. Никаких романтических дырочек на шее – разорванная к чертям глотка, кровь кругом и Машка, хрипящая, булькающая, сучащая ногами в драных колготках в сеточку.
Костя тогда подумал, что и ему не жить, но Альберт убивать не торопился. Подсел рядом с Костей на чурбачок, ногтем мизинца поковырял в зубах и начал неспешно:
— Однако, шалава. – сказал легко и буднично, будто со старым другом общался. – Еще та давалка.
Костя попытался прохрипеть что-нибудь злое, обидное, но после удара до сих пор не мог дышать по нормальному – как рыба ртом воздух хватал. Альберт посмотрел на Костю, на лицо его перекошенное и спросил с хитрым прищуром:
— А ты знаешь, что у этой, — кивок в сторону притихшего тела, — сифилис и триппер? – увидев округлившиеся Костины глаза, улыбнулся весело. – Не знал. Так что, брат, считай я тебя от всенародного позора и стен КВД спас. Цени.
— Ценю. – через силу просипел Костя, обретя возможность ухватить таки кус воздуха.
— Ты, — Альберт взял в руку большой серебряный крестик, свисающий с Костиной шеи, — гот что ли?
— Да. – Костя кивнул.
— В вампиров и всякую лабуду веришь?
Костя бросил короткий взгляд на труп, на бледное лицо собеседника, сплошь заляпанное кровью, улыбнулся и кивнул.
— Ну да, — усмехнулся Альберт, -глупый вопрос. Сам то вампиром стать хочешь?
— Хочу.
— Ну вот и славно. Послужишь мне для начала, а потом посмотрим. – похлопал Костю по плечу. – Давай, вставай, нам еще прибраться надо.
С тех пор Костя и ходил в услужении у вампира Альберта. Альберт оказался совсем не похожим на традиционного вампира из книг и фильмов. Был он некрасив, с вытянутым, лошадиным лицом, смотрелся он как то потерто, устало. Кожа его была землистого, неприятного цвета, а губы, поперек россказней о вампирах, были не алыми, не налитыми кровью, а чуть синюшными, как у старика. Но вот в остальном, все было точно так же как и в первоисточниках: сильный, быстрый, кровожадный, зубастый и боящийся солнца. А еще он, Альберт, был отнюдь не возвышенным, не усталым от жизни, не утонченным – просто нормальный мужик и все. Такого в толпе увидишь и ничего про него не скажешь.
Да и обратили его тоже совсем не по красивым вампирским канонам. Ему должны были деньги, вернуть не могли, и должник предложил ему, вместо расплаты вечную жизнь. Альберт согласился, о чем и жалел.
Ему пришлось уволиться с работы, денег стало резко не хватать. Он поначалу хотел было заняться грабежами, но с тех пор, как один раз на него едва не вышли менты, он бросил эту затею и стал вылавливать бомжей и прочую шваль, о которой никто вспоминать не будет. Квартиру Альберт был вынужден продать, потому как платить за нее было нечем, и в конечном итоге прибился он на чердаке заброшенного дома.
Обо всем этом Альберт Косте рассказал, но на Костино решение это не повлияло. Костя хотел стать вампиром. Просто, по Костиному мнению, Альберт изначально пошел не тем путем. Он боялся попасться, он боялся засветиться, прятался, вечно был в тени и боялся пользоваться своим даром. Нет, если бы Костя стал вампиром, он бы вел себя иначе. Быть вампиром, быть быстрой ночной тенью, быть духом мрака… Костя мечтал об этом, Костя этим грезил!
Он выпал из своей тусовки, он стал замкнутым, он стал пропадать непонятно где, стал пропускать тусовки, обряды. Ладно, родители давно поняли, что потеряли своего сына, и все думали, что выкарабкается он когда-нибудь из своей этой блажи, забудет он о черном макияже и кладбищенских прогулках, но вот свои – те кто разделяли с ним увлечение смертью, ничего понять не могли.
В один из вечеров, когда он должен был в очередной раз пойти на встречу с Альбертом, Костю окликнули:
— Костыль! – больно резанул по ушам хриплый, прокуренный голос. – Костыль, стой!
Костя остановился, оглянулся. Лавируя меж прохожих, его догонял Володька, по кличке Всадник. Вообще то первой его кличкой была «Конь», так его называли за вытянутое лицо, за крупные, лошадиные зубы, и за лошадиный же ржач. Только на Коня он обижался сильно и мог дать в рожу, поэтому методом проб и ошибок сошлись на Всаднике.
Володька в несколько шагов нагнал Костю.
— Костыль, ты где? Сто лет тебя не видел. Метнулся куда? – его, накрашенные черным глаза, подозрительно сузились. – К Черепу перекинулся?
— К Черепу? Да сдался он мне.
— Тогда где?
— Да так… — уклончиво ответил Костя.
— Ну? Чего тушуешься, колись. – подался вперед и доверительно сказал. – Слышал, Маха пропала.
— Машка? – Костя сглотнул, быстро, слишком быстро, сказал. – Какая Машка?
— Суккуб. – назвал Всадник ее прозвище. Вообще то ее называли короче, выразительнее и точнее – «Сука». В их тусовке поговаривали, что Всадник на Суку сильно запал, но увесистые кулаки Всадника не позволяли этим слухам прогрессировать. Хотя и так всем было видно и ясно, что дело именно так и обстоит: любил Володька Машку, а она, хоть и была той еще леди, но из всех ухажеров только Володьку к себе не подпускала.
— Сука? – наигранно меланхолично ответил Костя, — Да загуляла, что раньше что ли не бывало?
Костя почувствовал, как предательски дрогнул его голос в конце фразы.
— Бывало. – спокойно ответил Всадник. – С тобой последним и бывало. – он подался вперед, легонько, даже можно сказать – нежно, взял Костю за грудки, звякнула серебряная цепь с крестом. – Костыль, по мне, так кажется, что ты чего-то темнишь. А?
Прохожие будто и не заметили намечающейся драки, разве что теперь их обходили по чуть более широкой дуге.
— Володь, — вспомнил Костя имя Всадника, — Володь, ты что? Я ж свой.
Нрав у Всадника неспокойный был, да и калач он тертый, по роже мог так прокатиться, что живого места не останется, к тому же он это дело любил. Не даром нос перебит и челюсть его лошадиная, ломанная.
— Свой? Может быть. И тот кент, что с тобой таскается, бледный, может тоже свой. – он отпустил его, охлопал по куртке, будто выглаживая, для виду пылинку с Костиного плеча сбил. – Только это еще выяснить надо. – задумался, и изрек печально. – Может все же в рыло?
— Володь, тут… — Костя сглотнул. Видно было, что Володька просто так от него не отстанет, да и то что о Альберте он знал, не прибавляло уверенности. – Тут… Володь, такое дело. Тот бледный… Он, — закусил губу, посмотрел на Володьку с надеждой, но тут же сник, — вампир он…
— Кто? – усмехнулся, показав свои желтые лошадиные зубы. – Этот? Немочь?
— Да, и он Суку… Машку… — Костя понял, что сейчас он схлопочет, но другого выхода у него просто не оставалось, — того, выпил.
— Что сделал? – и Володька таки саданул кулаком Косте под дых. Костя застонал, попытался было сложиться, но Володька его удержал. – Я не понял, что он сделал?
— Выпил… — просипел Костя.
— Ты, Костыль, — говорил негромко Всадник, склонившись к уху Кости, — сейчас мне этого своего кента выложишь, а там посмотрим, какой он вампир. А ты, Костыль… — Всадник облизнул губы, — с тобой, Костыль, мы еще посмотрим.
Он легко, будто котенка, тряхнул Костю за шиворот, толкнул.
— Пошли.
Костя пошел. Выбора не было, да и Альберт… Может Альберт во всем и разберется. Что ему этот Конь?
К тому времени, когда они подошли к заброшенному, слепо щурящемуся выбитыми окнами, дому, уже стемнело. Сумрак был еще несмелый, синий, ему было далеко до ночного мрака, но солнца уже не было.
Альберт, усевшись на остатки лавочки, ждал у подъезда. Увидев, что Костя идет не один, удивленно вскинул одну бровь, но с места не двинулся.
— Этот что ли? – зло сказал Володька, непонятно зачем уточняя. Он таки отпустил Костю, сунул руку в карман, достал оттуда зловещего вида кастет с тяжелой, тусклой свинчаткой, надел на пальцы. – Встрял ты, бледный. — Всадник шагнул вперед, разминая плечи. – Реально встрял.
— Костя, это кто? – Альберт не поднялся, он с интересом смотрел на приближающегося Всадника.
— Он… Он из наших.
— Тоже гот. – Альберт улыбнулся, обнажив в оскале чуть удлиненные клыки. – Тоже вампиром стать хочет?
Костя вместо ответа мотнул головой.
Володька уже подошел вплотную к Альберту, быстрый, сильный взмах и кулак с тяжелым кастетом влетел в пустоту, туда, где только что сидел Альберт. Альберт уже стоял рядом со Всадником и вместе с ним с интересом смотрел на пустующую скамейку.
— Еще попробуешь? – спросил он ехидно.
Всадник попробовал. Кастет тусклой молнией блеснул в белесом лунном свете – мимо. Еще раз и снова мимо. Еще… Руку перехватила узкая, бледная ладонь и сжала, словно тиски. Всадник взвыл от боли.
— Вот и все… — сказал Альберт грустно. – Костя, о вашей встрече кто-нибудь знает?
— Да… — прохрипел Володька.
— Нет. – твердо сказал Костя. – На улице меня догнал.
— Ну тогда ладно. – и Альберт вцепился зубами в Володькину шею.
* * *
— Нет! – зло заорал Костя.
— Поговори у меня еще. – серьезно сказал отец, презрительно глянул на накрашенные черной помадой Костины губы. – И это сотри. Чтобы я больше никогда не видел, понял!
— Нет! Не поеду! – Костя даже зашипел от злобы, по щеке, оставляя за собой черный след размазанной туши, прокатилась слеза бессильной злости.
— Я все сказал! – и отец заехал Косте такую затрещину, что того едва не бросило на пол. – В деревню, к деду! И чтобы всю эту свою блажь из головы выкинул!
Все же отец не удержался: хватанул сына за цепь с серебряным крестом и рванул что есть силы, та, тихонько звякнула, порвалась и крест с тяжелым стуком повалился к Костиным ногам.
— Весь этот маскарад смыть! – рявкнул он на прощанье и вышел из комнаты сына, громко хлопнув на прощанье дверью.
Костя кусал губы от злости, Костя сжимал кулаки, Костя зло щерился и сжимал челюсти так, что играли желваки на бледных, с юношеским румянцем скулах. Но ничего поделать не мог.
У отца был повод бесноваться, вот только не объяснить ему того, почему именно за Костю то и не надо волноваться. Та группа готов, в которую Костя входил, стала исчезать, таять на глазах. А потом стали находить трупы. Много трупов. Сначала Машку нашли, они с Альбертом ее на кладбище прикопали, кто будет мертвецов искать там, где им самое место? Машка уже полуразложившаяся была, но причину смерти было выяснить не сложно. Потом нашли Володьку – Всадника. Того они с Альбертом скинули в старый коллектор, а туда, как на грех, бомжи сунулись – нашли. И то же самое: шея разодрана, и больше никаких следов, разве что на одной руке гематомы. А потом еще несколько человек и все той же тусовки готов. Оказывается Володька тогда не врал: знали о грядущей встрече Кости и Всадника другие. Давно уже Всадник под Костю копал, не мог просто так простить пропажу Машки, ненаглядной своей. После пропажи Володьки другие стали подтягиваться, намекать Косте, о том, что дескать знали, слышали. А Костя боялся очень и рассказывал Альберту. У Альберта были свои способы решения этих проблем… А потом грянуло – статья в газете: «Подростки играют в смерть» и череда фотографий с улыбающимися лицами подростков. Ну и содержание соответствующее: готы, увлеченные красотою смерти, уходят из жизни особым, символическим методом. Так же там еще, в статье, и размышление психолога на тему субкультуры готов в целом и о местных готах в частности. Очередная охота на ведьм.
Когда Костя ближе к утру вернулся домой, матери он не увидел: она закрылась на кухне, в нос шибанул сильный запах валерьянки. Его встретил отец. Лицо серьезное, под глазами набрякшие круги – смурной, злой. В руке та самая газета.
— К деду поедешь. – сразу начал он.
— Уйди. – зло бросил Костя, скинул ботинки, и мимо отца прошел в свою комнату, захлопнул за собой дверь.
— Подожди! – дверь распахнулась, словно от удара, хлопнулась о стену так, что стекла в шкафу задребезжали. – Я серьезно.
— И что? Что я там в этом мухосранске делать буду. – Костя стянул с себя кожанку, небрежно бросил на стул. – Сам езжай.
— Видел. – и он ткнул Косте в нос газетой. – Читал?
Костя вгляделся в газетный лист и отпрянул, побелел, глаза его расширились. Первая мысль, пришедшая в голову: «они знают, они все знают!». И только потом он прочел название статьи, успокоился. Отец же принял его испуг иначе.
— Во что вы там играете? Совсем с ума посходили? Идиоты! – он отбросил газету в сторону, белыми крыльями раскинулись листы. – У вас вообще мозгов нет что ли? Ты о матери подумай! Я неотложку вызывать хотел, ты понимаешь? Ты убить ее хочешь? – он подошел к Косте вплотную, кулаки его сжимались, разжимались, будто он к драке готовился. – Дебил! – замолчал, только сопел зло, ноздри его широко раздувались, глаза горели яростью. Отвернулся резко. – Мы же тебя растили, сынок, ты же был хорошим мальчиком…
— Да. – дерзко бросил Костя, поняв, что бить не будут. – А теперь я вырос, и ты, вы – не лезьте в мою жизнь!
— Заткнись! – отец рванул к нему, оттолкнул, так, что Костя повалился на диван. – Заткнись! Все, вопрос решенный. К деду, в деревню, подальше от всей этой вашей… вашей… В деревню!
— Нет! – зло заорал Костя. Ему был обидно до слез. Он уже почти уговорил, продавил Альберта, чтобы тот сделал из него вампира. Еще неделя, а может и меньше и все… А тут – деревня, дед.
* * *
Дед встречал внука на вокзале. Высокий, крепкий, худощавый, с лицом, что называется, породистым. Совсем не похожий на Костиного отца. Тот был наоборот: кряжистый, невысокий, и лицо у отца было округлое – рабоче-крестьянское. Причина такой разницы была простая: дед с бабушкой, в свое время, усыновил Костиного отца. Взяли из роддома, где бабушка работала, отказника и вырастили. Своих детей у них почему то не было.
Костя деда видел только в детстве, давным-давно, лет в девять, а после, когда подрос, все как то не складывалось в гости съездить. Правда был один раз, когда дед позвонил отцу, а трубку взял Костя. Разговор тогда не вышел. Дед стал какие-то нравоучения говорить, а Костя процедил в трубку зло: «А ты мне кто, чтобы нотации читать?»
Дед замолчал надолго, а потом сказал: «Прости» — и повесил трубку.
Вытащить тяжелые сумки из поезда Косте помог отец. Одного в дорогу Костю не отпустили: боялись, что сбежит. Поехал отец, мать не смогла, она после той статьи как-то сразу постарела и сердце у нее стало болеть. Отец уговорил ее лечь в больницу на обследование.
— Сынок! – радостно бросился вперед дед, сразу растеряв всю свою породистость, всю свою статность, в одно мгновение превратившись в доброго дедушку. – Сына!
Он подлетел к отцу, облапил его объятиями и тут же, по старчески неловко, отстранился назад, и глаза утер. Может слезы навернулись, кто знает, — старики легко плачут. На Костю посмотрел, улыбнулся.
— Большой какой стал. Мужик совсем. – протянул руку. Костя мученически закатил глаза, прошел мимо.
— Бать, не обижайся. – сказал отец грустно. – Он сейчас не в духе.
— Да ладно, чего уж там. – дед будто бы даже и не расстроился. – Ну, может помочь. Дай. – протянул руку к самой увесистой, самой объемистой сумке.
— Па, она тяжелая.
— Давай я сказал. – и он выхватил сумку из отцовых рук, с необычайной ловкостью и силой закинул сумку на плечо, и пошел в след за внуком. Спросил на ходу. – Сам то надолго?
— Да нет, мне на работу надо. – извиняясь промямлил отец. – Сейчас уже обратно.
— Жаль, мать расстроится. Она тесто вчера на пироги поставила, хотела как ты любишь, с капустой…
— Жаль. – кивнул отец. – Ты уж там скажи ей… Ладно?
— Да ладно, скажу уж. – дед расстроился, вздохнул. – Когда еще приедешь-то?
— Не знаю… — отец поправил ремень сползающей с плеча сумки.
Замолчали.
Около вокзала стоял старый дедов «москвич-412». Пообтертый, видавший виды, но ухоженный, и даже красная краска на нем лежала ровно: ни сколов, ни следов подкраски, ни грунтовки.
— Бегает еще? – обрадовался отец.
— А куда денется. – дед погладил морщинистой ладонью москвичонка по крыше. – Он еще меня переживет.
Костя вновь закатил глаза. Ехать на такой развалюхе! Заглянул в салон: коричневый, кожаный и даже на вид эта кожа обжигающая, горячая и кажется, что внутри москвича жара, духота.
Отец скидал сумки в багажник, обнялся с дедом на прощанье, и пошел обратно, к гудящему поездами вокзалу. Дед посмотрел ему вслед, вздохнул, забрался в машину, на Костю посмотрел.
— Чего стоишь? Залазь давай.
Костя поморщился, но все же полез на переднее сиденье. Как он и ожидал кожа обивки была раскалена как утюг и обжигала спину через футболку.
— Пристегнись.
— Деда… — недовольно пробурчал Костя.
— Не дедкай, пешком пойдешь.
Костя буркнул что то злое, вытянул ремень, пристегнулся.
— Не бурчи. – весело сказал дед, и взлохматил Косте шевелюру. Тот отпрянул, а дед улыбнулся только. – Волчонок.
— Иди ты… — сказал Костя, и отвернулся к окну.
Москвич громко фыркнул, взревел двигателем, как не позволяет себе ни одна иномарка, и рванул с места.
Деревня оказалась совсем не такой, какой ее себе представлял Костя. Была она чистенькой, ухоженной, не было покосившихся изб и кривых сараев. Дома стояли красивые, белые, сады цвели, заборы вдоль улицы покрашенные, лавочки у ворот, на лавочках сидят чинные старушки, старики. Старики курят, старушки семечки лузгают. Прямо лубок, а не деревня.
— Нравится? – спросил дед.
— Ничего так. – без настроения ответил Костя, хотя, если честно, был он удивлен.
Они подъехали к светлому, с блестящей, оббитой жестью, крышей дому, москвич фыркнул, и остановился. В окошке дома качнулась занавеска, будто выглядывал кто.
— Мать, принимай внука! – крикнул дед выходя из машины, открывая багажник.
Открылась дверь у ворот, вышла бабушка. Ее Костя и вовсе не помнил, из детских воспоминаний сохранилось только чувство мягких добрых рук и запах выпечки.
Бабушка была чуть пониже деда, лицо, хоть и покрытое морщинами, выглядело молодым, — встреть Костя ее на улице, подумал бы, что ей не больше сорока.
— Костик! Внучек, большой какой стал! А ведь вот такой еще был, за подол хватал. – она шагнула к Косте, но тот отвернулся.
— Мать, он дикий. Волчонок. – хохотнул дед. – Не обращай внимания.
— А, ну тогда ладно. – она все же погладила Костю по голове. – Иди в дом.
396
