Мёртвые пытались достучаться

С Романом мы познакомились в одной столичной редакции, где я работала после института. На мою долю в те времена выпадало немало ночных дежурств, а Роман жил в Подмосковье и порой, когда его работа на каком-нибудь мероприятии поздно заканчивалась, приезжал «ночевать» в редакцию. Тут он спокойно работал 2-3 часа, составляя репортаж, а потом брал банку кофе и приходил ко мне, и мы болтали до открытия метро. Его такой график вполне устраивал, наше начальство тоже ничего против не имело.

В одну такую ночь речь зашла о загадочных, «населенных духами» домах с жутковатой репутацией, коих, как известно, в столице великое множество. Тогда-то Роман и поведал мне историю, случившуюся непосредственно с ним. Дальше от его лица:

«В девяностых годах я работал в одной недавно появившейся газете. Не буду называть, она и сейчас еще выходит. Мы писали обо всём — о спорте, эстраде, путешествиях, духовных практиках и загадках истории… Своего помещения у нас поначалу не было, и мы арендовали «угол» у одного кондового советского журнала. Условия были так себе. В те годы недавно открывшиеся организации обычно размещались в наспех приспособленных для работы помещениях: в перестроенных детских садах, гостиницах и так далее…

Потом дела наши пошли в гору, и мы переехали в новенький, только-только отстроенный офисный центр. Наверное, один из первых. Располагался он на севере столицы и был по тем временам неимоверно крут. Представь — раньше мы ютились в тесных кабинетах с вечно мигающими лампами, рассохшимися оконными рамами, скрипучим паркетом. Нам не хватало места под принтеры и ксероксы, не хватало телефонов, розеток… А там, куда мы переехали, там было как в зарубежном кино! Общий зал, разделенный на маленькие кабинки для сотрудников, у каждого — свой стол, к которому были подведены провода для телефона и компьютера; пластиковые окна с тонированными стеклами во всю стену; шикарный зал для совещаний… И всё это еще пахло ремонтом! Мы занимали целый этаж, а кроме нас, еще и никого не было. Всем очень понравился новый офис, особенно мне, ведь от него до дома, где я снимал комнату, было ровно 17 минут пешком. Ну 18, если приходилось ждать на светофоре.

Но в редакции у меня был собственный компьютер и интернет, а дома — сильно пьющая хозяйка. Неудивительно, что я частенько ночевал в офисе, благо, ни охранники, ни шеф не были против.

Первый тревожный звоночек прозвучал месяца через два после нашего вселения. Меня вызвал к себе главный и сказал, что уборщицы на меня жалуются: прихожу по ночам в офис в грязной обуви, ковролин после меня не отчистить. Я удивился. Образ жизни я, конечно, вел довольно напряженный: случалось мне в поисках сюжетов для репортажей и в заброшенные вентиляционные шахты спускаться, и в депо, и по чердакам высоток лазить… Случалось и угваздаться, но на этот случай я брал с собой в рюкзаке сменку. А кроме того, уборщицами у нас работали две тихие узбечки. Они безо веской причины жаловаться бы не стали.

Я пошел посмотреть, где «я» наследил. Оказалось, в вестибюле, перед лифтом, действительно были отпечатки ног, словно кто-то прошелся в ботинках, испачканных свежим бетоном. Но той ночью, когда следы появились, я в редакцию не приезжал, и охрана это подтвердила. Мне бы тогда обратить внимание на странность этих следов — были они обращены пятками к колоннам (было в вестибюле нашего здания 2 ряда колонн). Но голова моя была занята другим.

Второй звоночек — мой давний знакомый, йогин Руслан. Он практически круглогодично жил в Индии, на Родину приезжал редко и ненадолго. В один из таких приездов я его «выцепил» для консультации по одной моей статье о йогических практиках. Договорились встретиться в редакции, я ему рассказал, как меня найти. Руслан позвонил из автомата (сотовых тогда практически ни у кого не было, зато почти у каждого были карточки для телефонов-автоматов) и попросил выйти. Сказал, что не будет переступать порог этого здания. Меня это немного удивило и позабавило, но я давно привык к руслановым странностям, поэтому мы сели в кафе и поговорили. На прощанье я спросил его, чем ему не угодил наш офисный центр?

— А ты не чувствуешь? — спросил он.

— Нет. А что?

Руслан только улыбнулся снисходительно и пробормотал что-то про мою всегдашнюю «тупость». Это было не обидно: я действительно не способен чувствовать какие-то эманации, которые без труда различал мой приятель. В журналистике высоко духовным и тонко чувствующим людям не место, тут нужен совсем иной «нюх». К тому же его образ жизни с постоянными медитациями и разными духовными практиками слегка «подвинули» его и без того «шаткую» крышу — я так думал.

Был и третий звоночек, прямо как перед началом пьесы. Дело было солнечным утром, в самом начале работы. Я сидел на своём месте, просматривал «светскую хронику», как вдруг в другом конце зала раздался истошный крик, то есть визг. Очень громкий женский визг, тотчас же оборвавшийся.

Все сразу повскакали с мест, ринулись туда, откуда он донесся. Визжала молодая сотрудница. Я с ней работал — вполне адекватная и смелая девушка сейчас сидела перед компьютером с зажмуренными глазами и вся белая. Мы стали тормошить ее. Она молча показала на экран. На экране ничего особого не наблюдалось — загружалась какая-то древняя Винда, то ли 95-я, то ли 3.11-я. Девушка разревелась, но глаз не открывала — слезы текли из-под зажмуренных век. Ее повели в туалет успокаивать, что-то ей капали в пластиковый стаканчик с водой. Наконец, он отошла настолько, что смогла все рассказать.

— Я включила компьютер, и он сперва загружался, как обычно. А потом перестал и на меня глянула… страшная такая рожа. Во весь экран, как живая! Только… мёртвая…

Тут она затряслась, и слезы снова закапали.

Позвали «компьютерщика», как мы тогда называли человека, выполнявшего обязанности сисадмина. Он принес какие-то дискетки и долго ими шуршал — искал вирусы. Сказал, что про такое слышал и читал: вирус, у которого заставкой служит неожиданно вылезающая страшная картинка. Не помню уж, нашел он что-то или нет, но несколько раз перезапустил компьютер — и всё было благополучно. Потом прошелся по нашим «машинкам» со своими дискетами и в обед прочел нам небольшую «лекцию» по просьбе генерального о том, как не словить вирус.

Я по-прежнему приходил время от времени в офис по ночам. Наверное, я и в самом деле «туповат», но мне это было только на руку: ведь мне доводилось общаться с самыми разными людьми и бывать в самых разных местах. Я контактировал с диггерами, спелеологами, любителями «заброшек» и сумасшедшими искателями правды, я бывал в самых жутких и мрачных местах столицы и области. И всегда спокойно наблюдал и запоминал всё, что вокруг меня происходило. Но в какой-то момент происходящее в редакции начало меня тревожить.

Сперва появились запахи. Сильнее всего они были в вестибюле: запах сырого бетона и… словно бы неделю кто-то не выносил отходы. Слабый такой запах гнильцы. Я немного поудивлялся — вроде и уборщицы у нас добросовестные, и запах бетона давно должен был выветриться… Днем он был почти незаметным, только вечерами, когда в здании никого не было.

Потом пошли вразнос «коммуникации»: то лампочка мигнёт или совсем погаснет, чтобы через некоторое время самопроизвольно загореться; то телефон в дальнем конце зала неожиданно тренькнет. Не зазвонит, а именно тренькнет. Я старался не прислушиваться и не приглядываться. Обычно я был погружен в работу так, что пальцы заплетались и за стуком клавиатуры ничего не замечал: мысли обгоняли одна другую. Но случались и пробуксовки. Во время одной такой я услышал звуки. Тихие то ли постукивания, то ли похлопывания по чему-то твердому. Мерные, и в то же время это была не мерность машины или метронома. В этой мерности была неровность, словно источником звуков был кто-то живой. Они были очень тихими, сперва почти неслышными. Но иногда я застывал за компьютером в поисках подходящей фразы и чувствовал, как от этих звуков ползут мурашки у меня по спине. Видимо, не такой уж я и тупой.

И я решил — всё, больше в редакции не ночую! Естественно, никому об этом не объявлял. И, как назло, почти сразу же получил задание на один «срочный» репортаж, который нужно было сдать уже в верстающийся номер. Времени оставалось в обрез, и я решил выйти в ночь — в последний раз.

Материал, что называется, «шел сам», пока я шагал к редакции, я придумал завязку и как организую текст, осталось только настучать его. Слова и фразы так и летели у меня из-под пальцев, и я отвлекался лишь для того, чтобы сохранить написанное. Я увлекся настолько, что забыл про звуки и запахи. И вдруг компьютер мигнул и перезагрузился.

Я успел подумать только про несохраненный кусок текста — придется набирать заново. Потом тупая иголочка беспокойства вдруг кольнула под сердце, и тревога сжала горло. Мне ужасно захотелось бросить всё и удрать поскорее отсюда. «Доделаю завтра», — решил я и уже потянулся, чтобы нажать кнопку питания. Но не успел.

Побежали белые таблицы на чёрном фоне, а потом вдруг появилась страшная рожа. Из уважения к покойнику надо говорить «мёртвое лицо», но первая мысль была именно такой, врать не буду. Это был не скример, не картинка, хотя лицо не двигалось. Словно камера наблюдения, установленная в морге, показывала мне это. Оно буквально отпечаталось в моей голове: мужское, вздувшееся, с вытаращенными мутными глазами, с потеками крови, с кончиком черного языка между оскаленных зубов. И мне, леденеющему от ужаса, показалось, что оно тоже меня видит, что сигнализирует мне о чем-то.

Я подхватился и бросился вон. Не помню, как скатился по ступенькам (к лифту я даже сворачивать не стал), в несколько прыжков пересек вестибюль и пулей вылетел на улицу. Уже за дверьми замер, прислушиваясь.

Тихонько шелестел ветер в липах за оградой, невдалеке, по шоссе, проносились машины. Рядом со мной раздался негромкий электронный писк, и я вздрогнул. Но это оказались мои часы, которые сигналом отмечали начало каждого часа. Это подстегнуло меня, и я рванул на предельной скорости к дому. Это был единственный случай, когда я преодолел расстояние от работы до дома за 12,5 минут. Каким-то чудом, спасаясь из офиса, я подхватил свой городской рюкзак. Видимо, это сказалась привычка, доведенная до автоматизма — без верного друга-«захребетника» я никуда. А то куковать бы мне остаток ночи в подъезде: в рюкзаке были ключи.

Наутро я пришел в редакцию позже всех — умышленно, хотя и рисковал репутацией и деньгами, если не сдам репортаж вовремя. Всё было буднично, только мой компьютер светился скринсейвером. Не без боязни я подошел к нему. Ничего необычного, страшного или странного — просто рабочий стол Винды. Я быстро достучал текст и успел-таки его впихнуть в верстающийся номер.

В обеденный перерыв мы с сисадмином проверили мой компьютер на наличие вирусов (их не оказалось, как я и предполагал), и я шепотом поведал ему о кошмарном видении. Поскольку в редакции делать больше было нечего, я отпросился «домой», но вместо этого поехал к одному знакомому. Вместе мы силились узнать что-нибудь про место, на котором стоял наш офисный центр (само здание было вне подозрений). Ничего — никаких мрачных историй, никаких оскверненных кладбищ, домов с кровавой историей… Я копал и так, и эдак — глухо.

Разгадка пришла сама через пару недель. Придя в обычное время на работу (ночевал я теперь исключительно дома), я застал всю нашу редакцию до последнего человека на площадке перед дверьми. Здание было оцеплено милицией и внутрь никого не пускали. Оказалось, застройщик «наш» был крупной «криминальной акулой». На строительстве он просто отмывал деньги, заработанные наркотиками и рэкетом. Подвалы строящихся зданий он и его «бригада» использовали как застенки и пыточные для должников и конкурентов, а тех, кто не мог расплатиться, убивали тут же и прятали тела в бетоне. Незамысловатые колонны в вестибюле не были несущими — этот, с позволения сказать, «декоративный элемент» хранил в себе трупы тех, с кем у «застройщика», как бы помягче сказать, «вышли крупные разногласия». Позже мне конфиденциально назвали имена тех, чьи бренные останки были замурованы в бетон: всё это были такие же преступники и уроды, как и их палач. Хотя, боюсь, порядочные люди среди его жертв тоже были.

«Лихие девяностые». Страшное и буйное время моей молодости».