Мне было лет семнадцать, когда я встретила ту самую чистую неземную любовь, о которой мечтает каждая молоденькая девчонка. По крайней мере, на тот момент я была уверена в этом на все сто процентов. Все было в лучших традициях жанра: я сбегала с уроков выпускного класса, чтобы погулять со своим возлюбленным, который учился на третьем курсе строительного института, пропадала вечерами, шляясь с ним по городу, просиживая в разных кафе его стипендию. Ну, или деньги, что давали ему родители: он был сыном довольно обеспеченного человека.
Учеба моя, конечно, пошла под откос, и родители мои забили тревогу. Мама каждый божий день промывала мне мозги: «Тебе рано думать о парнях!», — говорила она. – «Надо сначала поступить учиться, овладеть профессией, устроиться на приличную работу. Этот мальчик вообще тебе не подходит, у него слишком легкое отношение к девушкам. Одна уже делала от него аборт! Ты хочешь пойти по ее стопам?!» откуда она получила такие сведения – бог весть! Какие-то сплетни подбирала, наверное. Резюме было всегда одно: нужно срочно с ним расстаться. Отец хмурился и покашливал, давая понять, что с мамой солидарен. Как потом выяснилось, родители затеяли против меня целую хорошо спланированную, строго засекреченную операцию: они скрывали от меня звонки Андрея, стирали его голос с автоответчика. Пару раз он заглядывал в поисках меня к нам домой, а мне не передавали. И даже присланные Андреем в мой день рождения цветы выбросили в помойку. Словом, мама с папой делали все, чтобы нас разлучить. Можно сколько угодно долго рассуждать о бесчеловечности и бесчестности такого поведения, однако ничего не меняется из века в век: большинство родителей совершают подобную ошибку, забывая, что препятствия в любви лишь усиливают ее. Потом они, конечно, разводят руками, пожимают плечами и уверяют (вполне, кстати, искренне), что хотели всего лишь счастья своему любимому чаду. Но осадок, как говорится, остается.
Впрочем, довольно философствовать – вернусь к своей истории. Еле-еле я окончила школу, и, едва мне минуло восемнадцать, мы с Андреем – всем и вся наперекор – пошли в местный загс и подали заявление. Не знаю точно, сообщил ли он своим родителям, но я от своих держала все в тайне, так что в день свадьбы, кроме двух наших приятелей-свидетелей, никого рядом не было. Вечером я привела мужа домой, сухо сообщила о содеянном, и мама залилась слезами. А отец, увидев наши счастливые лица и паспорт с печатью, молча, пошел курить на кухню. Я была зла, конечно: хотя бы уж теперь, когда дело сделано, поздравили дочь! Какие все же твердокаменные! Нет, дальше так продолжаться не могло!
Впопыхах собрав вещи, я хлопнула дверью родительского дома и ушла в новую жизнь. Мы поселились в квартире моей прабабушки – чудная старуха всегда была на моей стороне. То есть она не вмешивалась, но и не одобряла родительский прессинг. «Мне все равно нужен присмотр», — заявила она, узнав, что я ушла из дома. – «Тем более вместе жить веселее. Уверена, мы поладим. Располагайтесь в большой комнате!» старушка, дожившая аж почти до девяносто семи лет, оставалась вполне самостоятельной, так что она лукавила: никакой помощи ей не требовалось. Просто она любила меня. Отдав нам просторный двадцатиметровый «зал» (так она называла главную свою комнату), бабуля перенесла все свои реликвии в маленькую спаленку. Этот ее «зал» я помню с детства: когда меня, нарядно одетую, каждый выходной вели к бабушке с дедом, там накрывался парадный обед, и все наше семейство съезжалось к патриархам. Мои кузины и тетки, двоюродные дяди и многочисленные их дети – бабуля кормила их всех вкуснейшими пирогами, поила собственного приготовления наливкой и рассказывала байки из прошлого. Все мы обожали ее и, когда умер дед, еще долго по инерции приезжали к старухе по воскресеньям. Но она стала молчаливой, скучной, не столь гостеприимной и даже словно потеряла к нам интерес. То есть к ним: дядькам, теткам, моим родителям – меня она всегда принимала с удовольствием. Я была ее любимицей.
В общем, поселились мы с Андреем у нее, хотя муж мой что-то такое пару раз предлагал – мол, давай к моим попросимся: у нас все же пять комнат! Но я была по-детски гордая: «Как это попросимся?! Не хочу я никуда проситься! Сами же они не предлагают…».
Наша с Андреем семейная жизнь не заладилась с самого начала. Оказалось, что гулять по кафе и кинотеатрам значительно приятнее, чем вести совместный быт. Андрея бесило буквально все: и как я готовлю, и как завариваю чай, и как мою посуду (его мама все делала не так!). Его рубашки всегда были плохо выглажены, по его словам. На кухне всегда был бардак. А больше всего раздражала его моя престарелая бабушка. Она-то забывала запереть дверь, то ходила ни с того ни с сего среди ночи по квартире. То зачем-то трогала его документы – Андрей уже занимал некую должность в строительной конторе – и «теперь я не могу их найти!». Я уже жалела, что поспешила с браком, но тут узнала, что жду ребенка. сообщила мужу, и услышала в ответ мрачное: «И что ты собираешься делать?». «То есть как что?» — искренне удивилась я. – «Рожать буду! Ты сам мне много раз говорил, что хочешь сына!». «Ну когда это было. И мало ли, что я говорил, теперь я вижу, что нам рано…», — Андрей поморщился и пошел курить на балкон: бабушка запрещала курить в квартире.
Я, разумеется, плакала полночи – такая реакция мужа меня обескуражила. Потом был тяжелый период токсикоза, однажды меня даже отвезли в больницу, настолько сильно я страдала. За все две недели, что я провела на больничной койке, Андрей ни разу не пришел навестить меня, в отличие от родителей, которые просто утомили меня своим присутствием. Они, узнав про будущего внука, были на седьмом небе! Не переносившие моего избранника на дух, они принялись дружно обожать моего еще не рожденного малыша и опекать меня. А я уже стала сомневаться: так ли они были неправы, предостерегая меня от свадьбы с Андреем? Тем ли человеком, которого я полюбила, он был на самом деле? И печаль моя сильно омрачала счастливый период беременности.
Однажды вернувшись, домой от родителей, я не обнаружила дома ни Андрея, ни его вещей. Только ключ от квартиры лежал на самом видном месте – на кухонном столе. И бабушка как-то робко выглядывала из своей спальни, вытирая украдкой слезы. Она, видимо, наблюдала его сборы и все поняла. Шок был настолько сильным, что я несколько дней просто молчала. Тупо сидела в кресле у окна и молчала. Зато бабуля вдруг как-то собралась и активизировалась. Она отпаивала меня чаем с малиной, пекла те самые вкуснейшие пироги из детства. И даже развлекала меня беседами, которые давно ее саму не занимали: о молодости, о дедушке, об их четырех детях… Постепенно я пришла в себя. Родители не о чем не догадывались, я запретила бабушке ставить их в известность. Но в какой-то момент все открылось: отец пришел меня навестить с сумкой фруктов и обнаружил, что я брошена. Мама прилетела через час, заверещала от порога: «Я же тебе говорила!». Я встретила ее со спокойной улыбкой, объяснив, что все уже позади. Все к лучшему. И растить и воспитывать своего малыша я собираюсь одна. «То есть как одна?» — вскричал папа. «А мы на что?!» — вторила ему мать.
Бабушка наблюдала за нами, молча, но в ее глазах читалось: «Слава Богу!». Я отказалась вернуться к родителям, заявив, что бабушка поможет мне с малышом. А я пригляжу за ней.
Из роддома я вернулась с очаровательной дочкой, а буквально через месяц после рождения малышки бабуля скончалась во сне. Она ушла очень тихо, точно так, как проживала последние двадцать лет. Я осталась жить в ее квартире. Сделала ремонт, бабушкина спальня превратилась в чудесную детскую. Мне приходилось много работать, да еще учиться на заочном, но все же я была почти счастлива. Пока – через пару лет после смерти бабушки – не начались эти чудеса…
Как-то ночью, услышав писк Маши, я бросилась в ее комнату и… увидела свою бабушку, она стояла прямо у меня на пути. Я едва не заорала от страха, но материнский инстинкт не позволил мне напугать ребенка. На несколько секунд я опешила, потом рука сама потянулась к выключателю. Едва я щелкнула кнопкой, как фигура бабули растаяла. Списав видение на переутомление, я легла спать. Я в следующие двое суток снова столкнулась с призраком бабушки, вернее, ощутила его присутствие в квартире.
Сначала я нашла утром на кухне ее любимую чашку кузнецовского фарфора с остатками чая. Никто в нашей семье не смел ее трогать, а уж тем более – наливать в нее чай! Значит, это сделала она сама – бабушка. Не смейтесь! Зачем? Не знаю. Наверное, она хотела дать мне понять, что находится где-то рядом. Что наблюдает за мной. Помогает, что ли.
Особенно я в это поверила, когда увидела ее тень утром другого дня на лоджии. Вышла с чашкой кофе подышать свежим воздухом, а там сидит она. То есть, судя по тени на стене, сидит в своем старом плетеном кресле. Я, чуть отдышавшись, пошла в комнату и только сделала шаг через порог, как с верхнего балкона упал громадный кусок штукатурки. Ровно на то место, где я обычно присаживаюсь с чашкой. Вот было бы дело! Насмерть, может, и не прибило бы, но уж сотрясение мозга было бы обеспечено.
Четвертый бабушкин визит состоялся поздним вечером. Я так поняла, она приходила попрощаться. У кроватки Машеньки меня кто-то тронул ха плечо – оглянулась: никого! И вдруг шепот: «Благослови ее, Господи!». Голос бабушки, и ее же духи. Да-да, бабуля моя до самой смерти пользовалась духами, причем одними и теми же. Это были «Быть может» — популярный в советское время польский аромат.
482
