Немного вводной прежде чем перейти к сути. Со мной никогда ничего паранормального не происходило. Вот что бы хотя-бы возлепаронормального, но вот ни как. Даже обидно. Так. Слегка. Хотя понять эту трусливую, оттого не менее подлую нечисть конечно можно. Парень я резкий хоть и незлобивый, но вот когда ко мне заявляется всякая рогатая, наглая морда, предпочитаю ейной морде рога сначала пообломать, ну а потом уже выяснять подробности любопытства к моей снизошедшей персоне. Ну а как всем известно, твари эти, суть зело чувственные и ни на что кромя страха не согласные. Гурманы да. Так что не светит. Но, как сказал один добрейший котяра — Неприятность эту, мы переживем.
Вот только пять лет назад, всё-же произошло в жизни одно, выбившее из рутинной колеи и начисто лишившее всякого душевного равновесия, не совсем вмещающиеся в рамки обычности событие.
Никогда не любил спать днем. Вот прям с рождения терпеть не мог этого издевательства над разумом. Бедная матушка моя. Сколько же кровушки ей выпил. Хотя конечно не со зла, а исключительно познания ради и неистребимой жизнерадостности. В младенчестве — выводить музыкальные рулады. Постарше — спаять схемку, прочитать книжку. Да мало-ли какими увлекательными делами можно занять мозг, вместо того, чтобы бесцельно давить им подушку.
Не знаю, как оказался на диване тем днём. Честно и не помню. Что странно. Просто оказаться днём в горизонтальном положении — уже довольно неординарное событие для. Но вот всё-же. А дальше сон. Вот сон и есть абсолютно не постижимое. Не сон то был. Всю жизнь вижу сны. Интересные, не очень, страшные, ласковые, добрые, красивые, порнографические, всякие. Я воевал. После преследовал навязчивый сон. В ситуациях оказывался разных, но вот везде отказывало оружие — бешено в бессилии жал на курок и просыпался в поту.
Попробую, в меру своей разумности, кою всё это всячески попирает. Но всё-же. Дальше буду называть сон — тот мир. Надеюсь меня поймут почему.
Проснулся там пограничником. Старшиной. Сверхсрочник. Вот здесь самая сложная суть для объяснения. Приводящая мой шаткий разум к границам шизофрении. Там я не был собою нынешним. Осознал себя собою, лишь потом когда проснулся здесь. Причем не мгновенно. Но о том ниже. Там я был другим человеком, ни каких воспоминаний или мыслей отсюда там не было. Там я был абсолютно другой личностью. С полагающимся всякой уважающий себя личности своей памятью. Где было голодное, шалопайное, деревенское детство, любимая но строгая матушка, вечно чем-то не довольный дед, тяжелая работа, щупанье девок на сеновале. А самое главное — любимая женщина, жена, центр моей вселенной. В общем все нормальные воспоминания, хорошего в общем-то молодого парнишки, ставшими моими. И видимо, теперь до моего конца. И все действия мои соотносились с той личностью, но всё одно, то был я. И теперешние воспоминания о нём, это воспоминания о себе. Вот такой дуализм граничащий с шизофренией.
Прожил там семь суток. Семь бесконечных суток. Да. С двадцатого по двадцать седьмого июня. Станция Шепетово Белостокской области. Там был погранотряд, и там была Она, работала в столовой. Ну а я есно в местечке на реке Буг в погранзаставе. Почему не сон? Я там жил полноценной жизнью. Спал и видел сны, ел, извините испражнялся, страдал, боялся а главное любил. Нет. ЛЮБИЛ. Таких снов не бывает.
Хотя какая там жизнь… Началось все утром двадцатого, а уже ночью нас перевели на усиленный режим несения службы. Вот опять-же — началось двадцатого. Да, когда вернулся суда, то представлялось вполне чётко. Сейчас-же, по прошествии времени, вся его, но уже и давно моя жизнь слилось в единое целое — с осознанного детства, до моего возвращения. И порой, с всё увеличивающейся дистанцией, всё чаще и чаще это действительно начинает казаться сном. Не знаю, видимо это такое защитное свойство психики. Очень сложно с коррелировать то пережитое, ту биографию воспринимаемою как личную, со своим нынешним естеством. Уж очень сиё непросто.
Двадцать второго, в час ночи, заставу подняли в ружьё, на позиции. Которые были в стороне впереди местечка с казармами. Протяжённостью где-то шестьсот метров, дугой. Три дзота. Позиции перекрывали дорогу в том месте идущую параллельно реке. Ещё секреты по берегу Буга. Техника только тут пройти могла. Было много и других мест. Но здесь только так. Лес-же кругом. На усилении у нас был усиленный пулемётный взвод. Тобишь — пулемётный взвод при двух пулемётах максим и взвод красноармейцев, всего пятьдесят четыре человека. Списочный состав заставы я как старшина знал — шестьдесят пять человек. Сто девятнадцать человек при пятидесяти семи светках и шесть дегтярёвых. Три ппд остальные мосинки. Из них шестнадцать бойцов при двух дегтярёвых в казармах в местечке. Пять усиленных секрета по три бойца при двух дегтярёвых на берегу. Плотность огня на позициях получалась приличная, учитывая, что все бойцы по сути элита нквд. Стрелять умеют и не плохо.
И вот здесь первый раз накрыла острая тревога. О ней. Которая не отпускает до конца до сей поры. Разговоры и слухи начались ещё весной, а к концу весны самый ленивый боец был в курсе, что обязательно грядет, а на том берегу, немцы не отдыхать расположились. Все всё знали. Не знали только когда. Увещевал её конечно уехать. И криком, и лаской, и на сознательность давил. А ещё и в мае узнал, что она непраздна. Мы ведь совсем без малого земляки с ней, оба с Урала. Ей было куда ехать. И чувствовал иногда, что дело во мне, и взбешивало от того более. Порою хотелось в охапку, завязать узлом и отправить бандеролью. Я ведь лосяра ещё тот был. Ага, лось педальный. Так и не уломал. Как только видел глаза её, тут-же тонул в омуте том бездонном. И вся воинственность в нём-же.
Э-эх! Что-же, вы бабоньки русские вьёте всё время из нас?! Отчего норовите больно сделать, сердцу слабому мужецкому?! Ни когда не кончиться боль та. Видать земле русской надобно то. Оброк таков с нас. Было так и так будет.
У командиров наших, жёны в местечке с нами жили и пять ребятишек их. Старшей пигалице ягозе шесть годков было. Те тоже упирались, но уговорились. Детишки всё-же. Но вот… Сложилось как сложилось. Немцы ведь сначала по казармам вдарили и молотили яростно. Потом бой там был слышен. Хотя… Они ведь не в казармах жили. Кто знает.
Часы у меня были. Время местное. 01.50 послышалась стрельба со стороны секретов. Дегтярь не с чем не спутаешь. Прибыл посыльный от секретов — немцы наводят понтоны. Командир приказал секретам отходить, пулемёты нужнее на позициях. Слышно тявканье противотанковых колотушек. Видимо давят наши пулеметы. Где-то далеко стала слышна канонада. Глухое отдалённое уханье. 02.55 прибыли секреты, первые раненые. И вместе с ними загремело и у нас. Бьют по местечку. Смотреть на командира с политруком мочи нет. Командир даёт команду политруку — взять бойца, идти в местечко и любыми путями спасать детей. Ухожу на левый фланг. 03.15 немцы переносят огонь на позиции. При смене ситуации автоматом фиксирую время. Военную бюрократию ни кто не отменял. Краем сознания отметил — бьёт не меньше дивизиона, сто пять меме. Всё остальное сознание окупирует страх.
На другой войне со мной было. В Бендерах. Мой взвод попал под миномёты. Самое мучительное, это постоянные волны накатывающей паники, постоянно подбивающие бежать отсюда без оглядки — в Америку, в Антарктиду, куда угодно но как можно дальше с этой грёбаной земли! Мамочка, роди меня обратно! А потом был бой с двумя бмп. Отбились. Но кто-то заметил, что у двоих ребят штаны мокрые и стал ржать. Нервный отходняк то был скорее. Но вот командир вызверелся и кинулся к нему с звездюлями. Как он орал! Вы, ублюдочное племя, хоть всё под себя сделайте, но боевую задачу мне выполните! Ты можешь весь бой сраться, над физиологией мы не властны, но ежели при том дух в себе удержишь, ты воин и честь твоя, и слава с ней! На всю жизнь запомнил. Хороший командир у меня. Был.
Вспоминая теперь и сравнивая должен признать — у старшины меня, духа гораздо больше. Весь обстрел твержу как заевшая пластинка — Ты командир и не должен бояться. Красноармейский аутотренинг, ля. 03.30 закончилось и началась атака. Дальше мои часы показывали только 05.55, но всё одно зачем-то постоянно на них пялился. А потом всё как во все времена онные. Перед боем мандраж, потряхивает всех. Кто-то тащится от того, кто-то молится, кто-то медитирует уставившись в точку, равнодушных нет. А как пошёл замес, голова светлеет и есть только ты и война, и ни чего более. Кроме накатывающего периодически — Хрен им через коромысло! И коромысло то, размером с вселенную. И в глазах товарищей рядом, такое-же коромысло плещется.
Уже после того как встали часы, крикнули — командира убили. Сходил, забрал документы. Сейчас вспоминая, тогда не до лирики было, далёк от мысли, что он специально смерти искал. Он командир был. Командир. Капитан. Прежде вывел бы нас к своим, а потом пустил пулю в лоб.
Наткнулся на поитрука. Видимо не нашёл он ни кого. Обматерил как смог. Вроде встряхнул. Сказал ему — На правом фланге пулемет долго молчит. Больше его не видел. У немцев усилением, было: минометы, две колотушки и две полковушки 75 меме которыми они выбивали наши пулемёты, на которых была вся устойчивость нашей обороны. Не давать вести прицельный огонь пушкам можно было только сосредоточенным огнём пулеметов, особенно максимов. И весь бой, это манёвр пулемётами.
Прихожу в себя сидя в окопе. В ушах звон, глаза в трубочку. Сколько так сидел приводя мысли к знаменателю не помню. Ребята сказали был еще один гаубичный налет. Видимо тогда и словил. Дальше память в основном диафильмом, такими стоп кадрами. Три раза врывались к нам немцы. Как махались первый раз, помню смутно, обрывками, особенно выпученные глаза ганса напротив. Вот тоже. Мы их всю войну гансами кликали, а они нас иванами. А ведь имя Иоган, это немецкое произношение — Ивана.
Дальше только какие-то тени. Говорят во второй рукопашной стоял рядом со всеми. А в третей атаке нас выбили. Выживших оттеснили на левый фланг. На поляне он дальше от просеки. На плечах задавить не вышло, у нас два дегтяря оставались и немцы откатились. Мы перестали стрелять, только реакцией. Жара, по солнцу где-то за полдень, люди только что выкатились из ада. Да. Они просто человеки. Немцы-же быстро то просекли и стали старательно делать вид, что нас здесь нету. Помню лежал и глядя на проходящие колоны, ломал мозг — Какого космического буя, эти извращённые долбо…дятлы не добьют нас?! Ну приблизительно так. Хех! Всё в общем-то просто. Видимо немецкие командиры этих непосредственно выделенных на нас двух рот несколько прихренели от такого замеса в первые-же часы войны. Почему говорю о двух ротах? Просто не сложно было прикинуть по количеству тел немецких и приплюсовать к ним обязательных раненых. Одной ротой они точно не обошлись. Так я там прикидывал, лёжа наблюдая за немцами. Ну а низовым ефрейторам тем более не как не радовалось и дальше задницу подставлять. Не стреляют, значит все уничтожены. Задачу выполнили, в график уложились, войска пошли. Яволь! В общем-то они правы.
Шестнадцать списанных врагом из этой жизни бойцов, сидели и молча смотрели на проходящие вражеские колоны. И лица их постепенно серели. Может это наползала тень от распростёртых крыльев европейского ястреба смерти, очередной раз наплывающая с вражескими колонами на мою родину. А может просто темнело. Не знаю. Они выполнили то предназначение, для которого явились в этот мир. И не их при том вина, что смерть только обожгла их своим дыханием, пронеслась мимо. Право, у неё только самоё начало богатой жатвы, что ей эта жалкая кучка. Не куда уже они от неё не денутся.
Как только более менее очухался, натянулась в звенящую струну тревога о ней. И всё оставшееся время звенела в разной тональности. А я всё время загонял этот звон как можно глубже. Давая волю чувствам, только оставаясь наедине в часы отдыха. Хотя, если честно, то уже через пару дней, при малейшей возможности отдыха — отключался тут-же. Не на что другое, сил уже не оставалось.
Вот эти чувства, которые вроде как не мои, но сейчас такие-же безраздельно мои, как и те чувства из нынешнего моего прошлого, больше всего взволновали меня во всей этой, не известно кем и зачем ниспосланной в мою жизнь истории. Не война. Война тоже, но не настолько.
Особенно тяжело было первое время. Эта не проходящая, изматывающая тоска о таком родном и близком человеке который уже не когда не будет рядом и не как не почувствовать эти её нежные прикосновения и объятья, загоняла меня в глубочайшую меланхолию. У меня просто ни когда не было похожего опыта, обе женщины, которых действительно любил, предали меня. Я не жалуюсь. Просто вот так бывает. Жизнь она вообще суровая тетка. И в тех ситуациях, мне совсем с другими чувствами бороться приходилось.
И да, эти объятья! Тоже доселе неведомое. Когда к тебе нежно прижимается такое до не возможности родное существо и ты ощущаешь дурманящий тебя её запах, и каждой клеточкой чувствуешь её клеточку, а ваши вибрации сливаются в общую симфонию, в которой ты без остатка растворяешься. Больше всего на свете, я тоскую вот по этим обнимашкам. Вот это вот вся эмоциональная составляющая, ворвавшаяся в мою в общем-то вполне устроенную жизнь, далась мне очень не просто. Наверное то было нужно. И как бы там ни было, я стал богаче. А это того стоит.
Как стемнело мы ушли. Местность мы знали. Двадцать четвертого в ночь, в лесном хуторе взяли в ножи немецкое отделение. Трофейщики наверное, или ремонтники какие. На вездеходе гусеничном были. Они хрюшку хозяйскую уже прирезали, курочек. Ну и отправились за ними. Реквизировали без зазрения совести. С местными западниками у нас не любовь взаимная. Шли на юго-восток, в сторону Бреста. Двадцать шестого повернули на северо-восток. Много немцев. Передовой дозор встретил двух летчиков. Бомбардировщики тб-3. Двадцать четвертого бомбили немецкую колону. Капитан Иволгин, командир звена. Лейтенанта не запомнил. Накормили. Пошли с нами. Двадцать седьмого, на привале прилег и видимо прикорнул. И проснулся.
В первые секунды была полная дезориентация с паникой. Думаю, каждый кто уснул в лесу, а проснулся на мягком диване под потолком, поймёт меня. Плюс полный, абсолютный сумбур в плане самоидентификации. Долго ощупывал себя. Мы все там пораненны были. Ну, а затем, по мере принятия окружающей реальности и своей сущности, началось осознание своего полного бессилия, что либо изменить. То был жестокий удар. И поверх всего, ощущение личного предательства перед ребятами. Я был их командир. Потом уже пришло понимание различности своего нынешнего я от того я. Но всё-же…
Сидел долго. Просто отключился от окружающего. Мы все знакомы с судьбой белостокского выступа. С судьбой его защитников. Начал чётко осознавать шансы выжить её и моих ребят. Теперь уже точно моих. Навсегда.
Резко подорвался в магазин, а затем долго пил. Поминал ребят, проклинал судьбу, партию и правительство, женщин и всемирный заговор с империализьмом. Видимо плакал, пока не отключился.
Да, водочка водка, что-бы делал без тебя русский мужик? Как бы он выжил в извечно враждебной к нему нашей действительности? Замечательное лекарство. Только ежели в качестве лекарства.
Вот такие дела в датском королевстве. Но ни чего, прорвемся пехота. Стой поры пытаюсь найти подобные истории. Их не много, но они есть. Вот только без душевной составляющей. Именно то, что больше всего волнует. Как человек справляется с свалившемся на него моральным грузом? Да хотя бы были ли переживания? Такого не встречал.
Меня совершенно не заботит правдивость восприятия этой истории окружающими. Она исключительно моя и только моя. Единственный из живых друзей детства слышал её. Хмыкнул, изрёк — Везучий ты, Серёга. И всё. И за то благодарен ему. Совершенно нету желания, что бы кто-то копался во мне. Хороший человек. Вот тоже, моё поколение. По нам так-же прокатилась катком гроза русской смуты. Из семи ещё горшковых, закадычных друзей, только мы с ним живы. Остальные все сложили голову. Так же и в школе. И сколько много одиноких девчонок ровесников. А ведь молодые ещё. Но это отдельная огромная тема. Хотя, кому это сейчас интересно?
52
