Далёкий 1942 год…Нижегородская область…
Вечерело. На пыльной нагретой за день дороге появились две фигуры. Одна из них молодая женщина в выцветшем сатиновом сарафане, в старом замусоленном пиджаке с подвёрнутыми рукавами. За её плечами висит солдатский вещмешок полный картошки. Вторая — мальчик семи лет. Он идёт рядом, прихрамывая на правую ступню. На нём мешковатые шорты ниже колен и надутая пузырём, выбившаяся из штанов рубашка. Тонкие руки крепко держат суковатую палку, на которую он упирается.
— Угораздило же тебя, Гейка, так споткнуться, — говорит женщина. — Вот и на поезд теперь опоздали. Где ночевать будем? До станции ещё далеко, а уж скоро темнеть начнёт.
Мальчишка насупился. Он молчит, с трудом сдерживая слёзы от боли и обиды.
Мать с сыном живут в городе, но из-за голода ходят по деревням меняют вещи на картошку или зерно. Сегодня возвращаются домой. Их путь лежит к железнодорожной станции, находившейся за посёлком.
Пока добрались до окраины посёлка, уже стемнело. Нужно было ещё немного дойти, но силы оставили их. Ночевать у железной дороги опасно и холодно, поэтому мать решила попроситься на ночлег…
В то время многие жители посёлков и деревень не считали зазорным впускать к себе запозднившихся путников, поэтому женщина смело постучалась в первый попавшийся дом. На стук из-за высокого забора раздался недовольный голос:
— Кого это ещё там на ночь принесло?
Затем калитка приоткрылась, и из неё показалось одрябшее лицо ещё не пожилой женщины в тёмном платке. Глаза, бегающие как белки, мгновенно оглядели путников, слегка задержавшись на золотом обручальном колечке незнакомки. Затем деловито и подозрительно осмотрели дорогу: не идёт ли кто другой. И, наконец, лицо натянуто улыбнулось.
— Ну что вы так и будете стоять?
— Нам бы переночевать, — попросила молодая женщина.
— Ладно, заходите. Найдётся для вас лавка.
Как только путники оказались во дворе, хозяйка ещё раз осмотрела дорогу, к чему-то прислушалась и только потом закрыла калитку на большой кованый засов.
— Проходите в избу. У нас уж и стол накрыт. Надеюсь, чаю с дороги не прочь отведать?
Она указала на рукомойник, сиротливо висевший на углу избы над бочкой. Рядом лежала далеко не свежая тряпка, видимо служившая полотенцем.
Умывшись, путники зашли в дом. Через длинные широкие сени прошли в горницу. Рядом с огромной печью, занимавшей чуть не половину жилья, стоял грузный купеческий стол с толстыми ножками.
За ним сидели двое небритых и давно не стриженных мужчин в холщёвых, лоснившихся от жира косоворотках и шароварах. На столе дымилась похлёбка со странным мясным запахом. Хозяйка выставила из печи небольшой чугунок с картошкой.
— Ну, что встали? Присаживайтесь. А то чай остынет. Я два раза самовар топить не стану. Берите стулья и к столу.
— Как звать-то вас и откуда будете?
Женщина отпила глоток кипятка, прокашлялась, а потом заговорила:
— Надеждой меня зовут, а сына Генкой. А нам вас как величать?
— Матрёна Никандровна. А сынов моих Иван и Николай.
Мужики криво улыбнулись и, опрокинув по стаканчику самогона, продолжили с жадностью поглощать варево из глубоких глиняных мисок. Потом Николай поскрёб грязной пятернёй бороду и поставил свой стаканчик перед гостьей. Налив в него самогон, предложил:
— С устатку можно. Крепче спать будешь.
Он громко и недобро рассмеялся. Его поддержал изрядно охмелевший подслеповатый Иван, который тем временем с трудом нащупал на столе свой стакан.
— И мне плесни.
Матрёна неодобрительно посмотрела на сыновей. Николай, засунул руку в плошку, достал из неё огурец и протянул женщине.
— Закусывай и щенка угости. Негоже ложиться голодными. Черти спать не дадут.
— Смотри сам опять до чертей не напейся, — сказала ему Матрёна. — Завтра чуть свет дел невпроворот. На делянку ехать надо, сено проверить, свиней покормить.
Николай отмахнулся от матери и, налив себе до краёв ещё один стакан, демонстративно выпил.
— Ну гости дорогие, поели? Теперь и спать пора. Мы люди деревенские. Спать ложимся рано. Но и встаём с первыми петухами. Так что уж не обессудьте. В сенях лавка широкая, вот на неё и ложитесь.
Надежда с сыном поднялись из-за стола и вышли в сени. В полутьме еле нашли скамью. Маленький Генка всё время вертелся, пытаясь уснуть.
— Что крутишься, как червяк на крючке?
— Да после ихнего чаю в туалет хочется.
— Так иди, сходи. Только не разбей чего по дороге, не расплатимся.
Женщина сняла пиджак и приспособила его в качестве подушки. Мальчишка поковылял во двор. За большой, толстой хозяйской двери раздавались пьяные выкрики, но о чём шла речь, понять было невозможно. Вскоре крики и шум прекратились, и ночная тишина стала изредка прерываться богатырским храпом…
Генка вспомнил, что хозяйка что-то говорила про свиней. «У таких кулаков наверняка свиньи получше людей едят», — подумал голодный Генка и потихоньку прокрался в свинарник. Приоткрыл дверь в хлев и быстро закрыл ее за собой. Внутри сарай освещался лишь лунным светом, проникающим сквозь многочисленные щели и небольшие оконца помещения.
Оглядевшись, Генка заметил справа сеновал. А прямо перед ним находился загон, где копошились и повизгивали свиньи. Неприятный запах, то ли гниющего сена, то ли от пропавшего корма ударил в лицо мальчишки. Отчего аппетит у него заметно поубавился, но любопытство взяло вверх.
Он осторожно вошёл в загон. Только влез, как наступил на что-то липкое и с размаху упал на четвереньки. Блистая объеденной до кости поверхностью, на него из грязи и фекалий смотрел своими пустыми глазницами человеческий череп! Приглядевшись, увидел ещё черепа!
Что-то внутри схватило его за горло и не отпускало пока он не отдышался и не перестал трястись от страха. Взяв себя в руки, Генка прокрался обратно в сени.
Мать, ничего не подозревая, мирно спала, подоткнув под щёку грязный пиджак. Стараясь не шуметь, сын со всей силы стал тормошить мать. Та спросонья сначала ничего не поняла, но после горячего шёпота в ухо, сон её исчез без следа.
— Там, в сарае, человеческие черепа и кости, много! — с волнением сообщил ей Генка.
Надежда схватила пиджак, и через секунды они были уже во дворе. С трудом отодвинув крепкий затвор, побежали по дороге подальше от этого страшного места. Генка даже забыл о больной ноге и, почти не отставая, бежал следом. Сломя голову они бросились к железнодорожной станции, где находился пункт военизированной охраны — Смерш (смерть шпионам), чтобы сообщить НКВД о странной семейке.
Тем временем Николай проснулся. Горло саднило от сухости и хотелось до ветра. Кряхтя и проклиная всех, в первую очередь мать, он встал и вышел во двор. Вернувшись, выпил пару кружек воды и, захмелев ещё больше, еле вполз на крыльцо, волоча ослабшие от похмелья свои больные ноги. Так, на четвереньках добрался до скамьи, на которой недавно спала гостья, и спокойно уснул.
Некоторое время спустя, хозяйка дома встала, зажгла свечку и стала осторожно будить Ивана.
— Вставай, соня! Пора.
— Делов-то! Обухом по голове и всё.
— Вот и займись. А Николай где?
— Наверно, как всегда, в сарае со свиньями спит.
— Ладно. И без него управимся.
Матрёна отодвинула в сторону половик, стараясь не шуметь, открыла крышку в подполье и спустилась. Иван нащупал стоявший у его кровати топор, и привычно полез за ней в подпол.
— Убирай, — прошипел он матери.
Матрёна выбила подпорку и доска-перевёртыш, лежащая на скамье, на которой спал Николай, вместе с ним полетела вниз. Тело не успело ещё приземлиться, как получило мощный удар обухом по голове.
— А где пацан? Да это вроде и не девка, — подслеповатый Иван в полутьме пытался разглядеть тело.
Матрёна сразу узнала сына и заголосила:
— Сыночек, мой! Николушка!
Потом пробкой вылетела наверх. Глянула во двор, увидела открытую калитку и тут же бросилась к сундуку, где были запрятаны её самые ценные пожитки…
Собраться они не успели.
В эту минуту к дому подъехала машина. Из неё вышли трое мужчин в форме работников милиции и НКВД…
616
