Солдаты скорым тяжелы шагом пробежали мимо Рейхерта, свернули к мостку через речку, и скрылись за зелеными садовыми кустами. Рейхерт остался, подошел к мальчику, посмотрел внимательно. Мертвец как мертвец – много он таких видел, да и чего греха таить, сам детишек постреливал. Поначалу для тренировки воли, а было время, что и из спортивного интереса, на спор, а теперь вот только по приказу такое мог сделать – рука бы не дрогнула. Крови было почему-то не так много, будто только чуть натекло из ран, и все – кончилась она в мальце. Рейхерт присел на корточки рядом с трупиком, ухватил его за плечо, намереваясь перевернуть и тут же отдернул руку. Труп был холодный, как будто мальчика не только что расстреляли, а часов пять назад. Рейхарт осторожно протянул руку, потрогал мальчишескую щеку – тоже прохладная, взял за подбородок, повернул лицом к себе – мальчик улыбался, из под соломенных бровей нагло и совсем не мертво смотрели пронзительно голубые глаза.
Краем глаза уловил движение, вскинул голову и увидел проходящих мимо баб. Со стираными вещами шли, тугие скатки отжатых тряпок лежали в тазах. Они шли мимо не обращая внимания ни на Рейхерта, ни на труп мальчика, будто бы и не заметили их. Рейхерт соскочил, ухватил одну женщину за руку, подтащил к трупу, ткнул в него пальцем, показал, чтобы забирала.
Она кивнула. Поставила таз свой с тряпьем на землю, тело мальчишеское сграбастала и как куль на плечо забросила, пошла следом за уже далеко отошедшими к деревне бабами.
— Что же это? – тихо спросил сам у себя Рейхерт, глядя, как плетями болтаются руки мальца за спиной дородной бабы. Они не люди – люди себя так вести не могут, просто не могут. Он попытался вспомнить, какими они, деревенские были, когда их подразделение только-только в деревню пришло. Ведь совсем не такими: живыми они были, улыбались, смеялись, бабы бедрами толкались, за курями бегали, мальцов вдоль спины розгой протянуть могли за провинность, а мальцы голосили тогда, как и полагается. Что же теперь то с ними со всеми сделалось? Куда вся жизнь из них пропала?
Он вернулся в расположение его подразделения, подошел к избе, мельком глянул на старика – хозяина дома. Тот был занят своими делами: подбивал клинышки в большие тележные сани, потом поддавливал сверху руками, видать чувствовал слабину, и снова тюкал молоточком по клиньям. Рейхерт остановился на секунду, потом вытащил пистолет, подошел к старику.
Старик оглянулся, в глазах его ничего не отразилось, будто стекляшками в лицо капитана блеснуло, и отвернулся. Рейхерт ухватил старика за ворот рубахи, рывком отбросил от саней в сторону, шагнул к нему, взводя пистолет.
Убивать старика он не собирался, он просто хотел посмотреть, какая будет реакция. Старик упал навзничь, поднялся, отряхнул латаные штаны, распрямился и уставился в лицо Рейхерта, будто команды ждал. Рейхерт вскинул пистолет, выстрелил прямо над ухом старика, тот даже не вздрогнул, голубые глаза не мигая смотрели в лицо капитана.
Рейхерт с силой саданул рукоятью пистолета старику по лицу, старик снова упал, подниматься не стал, глянул снизу вверх в лицо мучителя.
— Да что же ты как бревно! – выкрикнул Рейхерт старику, тот молчал. Тогда Рейхерт не глядя всадил пулю старику в ногу. Нога дернулась, темным прочертилась из под штанины кровь по пыльной земле. Старик молчал, лицо было спокойным. Рейхерт поднял пистолет, едва не уперев его в лоб старика, тот проследил глазами за стволом.
— Кто вы? – тихо спросил он старика, — Кто?
— Местные мы, — неожиданно ответил старик на немецком языке без всякого акцента, будто всю жизнь в Германии прожил.
— Что? Что ты сказал? – закричал Рейхерт, а старик улыбался, глупо так, не понимающе. Рейхерт понял, что больше он ему ничего не скажет. Он выстрелил, и старик упал на землю.
А дальше они устроили казнь. Общую. По всем домам прошли, всюду заглянули, правда, как оказалось, — зря. Никто не прятался, все были на виду. Собрали всех, погнали в лес за речкой, там тычками и криками согнали в овраг и из пулеметов расстреляли. Всех. Хоть и было это нарушением приказа, но оставлять хоть кого-то в живых, Рейхерт боялся.
Яму наскоро забросали землей, навалили сверху бревен и вернулись в пустую деревню уже ближе к вечеру. Особенно не разговаривали, все больше молчали, много курили. Страх не прошел.
На ночь все же решили оставить караульных.
К глубокому вечеру немного разошлись, настроение у личного состава повысилось, кто-то взялся за губную гармошку, откуда-то достали выпивку. Стало веселее.
А ночью начался ад.
Луна яркая была, большая, такой большой луны Рейхерт никогда и не видел. Звезды на небе блестели яркими светляками, и все вокруг светлое, будто молочным сиянием залито – как днем все видно. Гул пошел от леса. Тихий, едва слышный, похоже на то, будто далеко-далеко едет колонна танков. Такой гул больше телом чуешь, чем ушами слышишь. Солдаты в небо как один смотрели, думали что может авиация летит. Но небо чистым было, а дальше…
Пятна черные, как кляксы на молочном лунном свете, из леса вышли и гул ударил по ушам, по глазам, казалось бы ворвался в сами мысли, в мозг, в душу. Люди выли, люди хватались за уши руками, скребли ногтями по лицу, по ушам, по голове своей, будто стараясь вырвать этот гул из своих черепов. А тени были все ближе и ближе и можно было в них уже различить человеческие силуэты за которыми словно бы плащом темнота тянулась.
И вдруг сразу гул стих, боль отпустила и нет никого: ни теней этих, ни призраков – ничего. Ночь, луна, тишина и тихий плач солдат, как дети малые.
Рейхерт посмотрел на свои пальцы: в крови, голову саднит, щеки изодраны, соленый вкус крови на губах и страх. Он выскочил из дома через окно, поискал глазами караульных – они валялись в отдалении: оба живые, оба свернувшиеся, как младенцы, оружие рядом валяется – плачут.
— Почему не стреляли! – заорал он на бегу, а они будто не услышали. Подбежал, одного поднял, по щекам отхлестал, второго – никакой реакции, в глазах ни единой мысли, только страх.
Во двор бросился, дверь дома, где солдаты были, распахнул, заорал вовнутрь:
— На улицу, с оружием! Все! – замолчал и услышал тихие стоны, вой, плач. Вбежал вовнутрь, так же вповалку, как и те, на улице. Стал хватать одного за другим, гневно хлестать по щекам, с силой, наотмашь, так, чтобы голова болталась из стороны в сторону. Солдат открыл глаза, взгляд его сфокусировался, стал осмысленным.
— Капитан… — словно спросонья спросил он.
— Буди остальных! – Рейхерт уже хватал следующего, с настойчивостью механизма стал хлестать его по щекам. Солдат кивнул, ухватил за плечо одного солдата, потряс, а потом тоже, как и капитан, стал хлестать по щекам.
Вскоре почти весь личный состав был при оружии, все были на улице, всматривались в поле перед лесом, откуда пришел гул. Поле было спокойным, словно серебряное лунное море.
А потом вновь замелькали тени – скорые, смазанные от своей скорости, мечущиеся над полем словно дикий ветер. Разразились увесистым лаем пулеметы, затарахтели автоматы, отрывисто загрохотали винтовки.
— Не подпускать! – орал Рейхерт, всматриваясь в поле. Он видел, как от теней, словно бы черные клочья отлетали, их отбрасывало назад, но они вновь и вновь напирали вперед. Тени взрыкивали, визжали громко, когда их разметывало пулями, но было ощущение, что не от боли они так кричат, а от злости, от ярости, что не могут достать живых.
Когда тени подошли близко, вход пошли гранаты. Не сговариваясь, не по приказу, несколько солдат разом хватанули за деревянные рукояти гранат, дернули чеку и полетели они, поблескивая в лунном свете. Ахнуло, и еще, и еще! Раз за разом – взрывы слились в сплошной долгий взрыв, будто канонада пушек. Громко и яростно зазвенел нечеловеческий крик, заложило уши, многие упали, прижимая руки к голове, закрывая уши.
В черном месиве опадающей земли, поднятой пыли, тени стали неразличимы и солдаты палили просто так, наугад. Но вот мелькнуло темно, уже совсем близко, уже почти в упор, Рейхерт выхватил пистолет, большим пальцем снял предохранитель, вскинул оружие.
Тень! Выстрел! Выстрел! Выстрел! – тень рвало на черные ошметки, отбрасывало, откидывало назад до тех пор, пока она не повалилась в траву и истаяла. Рядом, не умолкая, строчил и надрывался пулемет, его дырявый кожух уже светился багровым отсветом – перегрели, безбожно перегрели оружие.
Тени метались уже средь солдат. Люди вскрикивали, падали, их словно обволакивало черным туманом, и только приглушенный крик было слышно из под этого черного покрывала.
Рейхерт скоро заменил обойму, и, отступая к дому, отстреливался от приближающихся теней. Уперся спиной в дверь, на короткое мгновение оглянулся через плечо, ухватился за ручку, дернул дверь на себя, посмотрел на наседающие тени – те были уже почти перед ним, протяни руку и коснется она темного зыбкого тумана. И увидел он в этих тенях что-то светлое, едва заметное, прищурился на мгновение и различил лицо, бледное, серое, мертвое – лицо внутри тени. А может и показалось это ему… Он заскочил в дом, захлопнул за собой дверь, отступил на шаг, вновь перезаряжая пистолет.
Его словно отрезало от крика от боя на улице, внутри было неожиданно тихо, приглушенная стрельба едва доносилась с улицы. Зато внутри отчетливо тянуло заунывным полустоном-полувоем, будто волк подранок издыхает. Тени во внутрь не ломились.
Рейхерт оглянулся по сторонам, вскинув оружие, пошел на звук. Вошел из сеней в дом, глянул скоро по сторонам, — вой тянулся из спальни. Рейхерт подошел к двери, облизнул пересохшие губы, и вломился в дверь.
В комнате было темно, лунный свет едва сочился в окно через сеть ветвей на улице. В спальне не было никого – только мрак и вой, тихий, долгий, мученический изо всех углов. А еще ощущение присутствия, сильное, крепкое, уверенное, будто дырявят жадным, злым взглядом со всех сторон разом.
— Где ты? – закричал Рейхерт, панически тыча стволом из стороны в сторону, — Выходи!
Он посмотрел на старый, покосившийся шкаф. Выстрелил в него, потом всадил несколько пуль в кровать так, чтобы навылет, чтобы если кто под ней прячется, и ему бы досталось – вой лился на одной ноте.
— Где ты? — он метнулся по комнате, сбрасывая со стен полки, опрокидывая вещи, откинул в сторону подвернувшийся табурет, плечом ударил по шкафу, тот качнулся и, тяжело заскрипев, ухнул на пол, — Где ты?
Рейхерт уселся на кровать, глупо посмотрел на пистолет в своей руке, будто впервые его увидел, усмехнулся. Ему вдруг стало смешно, как тогда, в первый раз, когда он заскочил в похожий дом и, так же тыча пистолетом, поставил на колени в спальне всю семью. Молодую женщину, с растрепанными волосами, мужика с коротенькой стриженной бороденкой и маленькую, веснушчатую девчушку… Это была карательная операция, шел сорок первый год и никто еще не думал о том, что за грехи придется расплачиваться. Предписывалось произвести казнь. Рука дрожала, откуда-то взялся заливающий глаза пот… Он выстрелил три раза. Отец, мать, дочь. Только дочь – эта маленькая девчушка с такими большими веснушками, повернулась к нему и сказала тихо-тихо, что-то на своем, на русском, которого он так и не выучил, улыбнулась. Почему-то ему казалось, что она сказала ему: «не надо». Приказ он выполнил, а потом, сидя так же на кровати и смотря на тела почему-то смеялся и смеялся, как с ума сошел.
В комнате резко потемнело, громко захлопнулась дверь, ветви за окном сплелись в тугой клубок, не пропускающий в окно свет. Он услышал дыхание. Громкое и, наверное, жаркое. А еще смешок, тоненький, детский.
Он вскинул пистолет, нажал на курок и во вспышках выстрелов увидел их – мать с растрепанными волосами, отца с короткой, обстриженной бородой и веснушчатую девочку. Мать с отцом были мертвы: страшные, черные, раздутые, раззявленные, изжеванные. А дочь… Она смотрела на него голубыми глазами и улыбалась, повторяя часто и нежно: «не надо».
Патроны кончились, навалилась темнота, а в темноте холодные как лед, студеные прикосновения, будто облапили всего, исхватали.
Утром, когда взошло солнце, от всего подразделения в живых осталось только шестнадцать человек и еще один – капитан Рейхерт. Только живым его сложно было назвать: седой, постаревший за ночь лет на сорок, с трясущимися руками, с глазами распахнутыми широко и бессмысленно, и повторяющий безостановочно: «…не надо, не надо, не надо, не надо…».
Райс, по негласному соглашению оставшийся за главного, приказал уходить из деревни. А для того, чтобы тут больше никто не погиб, решил все сжечь – дотла. Дома вспыхивали легко, будто только и ждали прикосновения жадного языка пламени, смолянисто дымили, весело потрескивали угольки в пламени, со звоном лопались стекла, летели искры.
Управились к десяти часам. В половину одиннадцатого вышли. Увязавшегося было за ними капитана Рейхерта в упор застрелил Райс. Ему никто ничего не сказал.
А к вечеру они уже вышли к другой деревне, которой тут вроде бы и быть не должно было. Первое, что им показалось странным – это то, что в деревне было много мужиков…
182
И продолжение не хуже вышло …
Браво, автор!
Спасибо на добром слове! 😉
Хорошая история, но я думал ты пишешь только как википедия. Я просто думал у тебя информационный аккаунт 🙂
Уже давно так не пишу. Ты только заметил?
?
Тебе что-то не понятно? Надо более подробные объяснить?
🙁
Вполне неплохо. Собакам собачья смерть