Порыв холодного ветра ударил мне в лицо, и передо мной засияло ясное небо, похожее на огромную глыбу ляпис-лазури с золотой пылью бесчисленных звёзд.
Теофиль Готье.
Красивое не нуждается в дополнительных украшениях — больше всего его красит отсутствие украшений.
Иоганн Готфрид Гердер.
Утро в пещере, сухой и холодной, было такое же, как и всегда в эту зиму. Сама пещера находилась в глубоком и опасном ущелье, куда солнце заглядывало лишь на два коротеньких часа, и даже неприхотливые тибетские кустарники почти не росли здесь. Потому столетия горы смотрели на небо, почти не менявшееся год от года, век от века. Даже двухсотлетний скелет старого даоса, который отшельничал здесь десять с малым лет и в один роковой зимний день под вой снежного ветра свалился вместе с яком в это ущелье, словно бы навеки замер в позе кающегося в каком-то смертном грехе. Кости яка тоже были здесь, сухие и белые, почти что без частиц тлена. Разнообразные вещи, седло и даже скудные деньги, равные чётки и кое-какая запасная одежда, лежали себе рядом вразнобой, не тронутые никем. Спуститься сюда без вертолёта было бы невозможно, да и цена вещей не окупит этого, знали местные разбойники. А жаль, часто думали они.
Недолго не было движения в этом последнем приюте одинокого старика и его ездового зверя. В его сумке из шерсти, ставшей плотным прахом от сухости и злого холода, была дыра, и оставивший её много-много лет назад подставил редкому солнцу изумрудный бок. Лучи жгучего света, многократно преломляясь в изумрудном крошечном теле, освещали пещерку сотнями красок. Оттенки зелени, огня и крови, моря и неба, всё было тут. Зевнув и потянувшись, бывший изумруд в форме щенка, побегал по пещере и звонким голоском поприветствовал новый день. Но, посмотрев вниз, куда он почему-то боялся смотреть каждый раз, он снова увидел само ущелье и серо-белый скелет человека с яком. Он совсем не знал ни людей, ни яков, лишь редких птиц и насекомых удавалось увидеть ему.
Он помнил, как появился на свет. Он увидел что-то тёмное, опутавшее его, но он немедленно начал рваться наружу и вскоре проделал в этой преграде рваную дыру острыми изумрудными зубками. То, что он не такой, как камень вокруг, он понял, увидев Солнце. Он не знал, откуда он знает названия вещей вокруг себя. Как и то, как он оказался в шерстяной сумке в руках скелета, от которого испытал дикий ужас и в несколько прыжков залез на камни повыше, лишь бы убежать отсюда. Крики птиц, которые разочарованно щипали остатки тела погибших, пугали его ещё больше, и за часа три-четыре — он точно не знал, да и не хотел, — он добрался до пещерки и остался там на ночь. Его тело давало отсветы на стены пещеры, что веселило его. В скопившейся на дне пещеры воде он увидел и вначале не узнал самого себя. лишь в конце дня он понял, что крупный изумруд, из которого вырезали щенка — и есть он сам. Все прочие дни он играл со световыми бликами, водой и ветром. В воде ему не было холодно или жарко, ведь камень равнодушен к такому. Даже такой, драгоценный. Он часто думал, почему он один такой, а камни вокруг — нет. Но они молчали, а он пытался разговорить их. Итог — одиночество. Не зная иной жизни, он привык к этому и обустроил пещерку, часто думая, есть ли ещё такие, как он. На не находил.
Не знал он и того, что душа старика дала жизнь ему самому, и, что он и есть тот старик. но кто бы ему о том сказал? Умирая, даос из последних сил окропил изумрудного щенка своей кровью из единственной подвижной руки и с трудом сказал: «Ты понесёшь меня дальше». После он умер, передав через кровь самое себя. Но о том щенок не знал. Когда он в очередной раз пошёл гулять на обрыв и с порывом холодного ветра улетел в тихое ущелье, разбившись на блестящие кусочки, никто не дал ему узнать, что он должен был сделать за свою жизнь.
Жизненная сила без ума и мудрости ничего не может дать, кроме горького. злого повтора одних и тех же бед.
116
